Беллинсгаузен

   — Р-рота! С-смирнова! Ухо товсь!

Кадеты перестали дышать. Насладившись первым впечатлением, он, как фокусник, разбросил по рукам палочки, бывшие в боковом белом чехле, и разом застучал по тугому брюху барабана. Через минуту внезапно оборвал дробь:

   — Это есть первый бой: «Под знамя!» Где бы кто ни был, в каком положении ни находился, здоровый, раненый, хоть на карачках, — стремись к своему знамени.

Выдержав паузу, давая возможность кадетам запомнить и осознать мелодию главного зова, Ломов пояснил значение боя «Честь!», которую выбивают барабанщики при прохождении строя церемониальным маршем перед высокой особой или во время торжества.

После он отбил «На молитву!» и «Сбор!», сигналы: «На развод караулов», «Тревога», «Колонный марш», «Марш скорбный, похоронный», «Повестка», «Зоря». А при объяснении боя «К экзекуции», когда солдата гнали сквозь строй или вели на казнь, несколько опечалился и добавил совсем уж по-душевному:

   — Пореже бы вам слышать такое...

После перерыва он вновь собрал строй, но уже по стойке «вольно», отбил «Марш-поход», как отдают честь караулы, играют на парадах, смотрах и прочих церемониях. Оказалось, и «Марш-походы» бывают разные, и солдат отличать должен, какой полк идёт на параде или в церемониальном марше, а их, полков-то, в одном Петербурге не меньше полусотни.

Называя разновидности того или иного «Марш-похода», Ломов бил и бил в барабан, нисколько не уставая, а как бы с каждым разом ободряясь. В эти моменты он и впрямь походил на дятла, увлечённого своей страдной работой.

   — Естьбой «Армейский», есть «Гренадерский», «Гвардейский», есть и «За военное отличие». Если, к примеру, идёт армейский полк, а барабанщики бьют «Гренадерский бой», то значит, полк сей пожалован этим отличием за храбрость в бою. А ежели вы услышите ещё и марш «За военное отличие», то, стало быть, полк отмечен за храбрость дважды, — прерываясь каждый раз, объяснял гефрейт-капрал.

Под конец он рассказал, что почётный барабанный бой есть полковая награда, подобная серебряным трубам или надписи на гренадерках об отличии в кампании.

Вот такая наука крылась в одной строке экзерциции: «Знать различие барабанных боев», а строк-то в уставе были сотни. И каждую нужно было не только помнить и понимать, но и выполнять её предписания без раздумья. Да и экзерциция была ещё не самой большой армейской премудростью, а лишь первой, довольно простой ступенью на очень длинной лестнице военной профессии.

В классах учить «рябчиков» начинали с арифметики. Кадеты грызли гусиные перья, склоняясь над задачником. Успехи определялись словесно: «отлично», «хорошо», «весьма и очень хорошо», «посредственно», «плохо», «весьма плохо». При двух последних отметках следовали непременные розги.

На склоне лет многие бывшие воспитанники вспоминали жёсткие скамьи, на которых синели тощие мальчишеские зады, и крики под свист вымоченных и распаренных в кипятке прутьев. Будущих морских офицеров не баловали излишествами. Молоко и сливки — это у маменьки дома. Здесь серая булка со сбитнем, чаще просто с кипятком, щи с кусочком говядины, каша считалась лакомством.

Вот к чему приставили десятилетнего Фабиана Готлиба Беллинсгаузена, ещё с синяком под глазом, со смятением в душе от первой беспричинной драки.

Ему протянули руки братья Дурасовы — их было двое, и держались они друг за дружку цепко, как бы понимая, что в одиночку не выплыть в свирепом житейском море. Потом подошёл князь Яшка Путятин, юркий, чернявенький, похожий на цыганёнка. Ушастый и белобрысый Лука Богданович потрепал Фабиана по плечу, проговорил:

   — Худо станет, нас держись...

По-разному сложатся их судьбы, но русскому флоту они не изменят[6].

Учились в основном по иностранным учебникам, поскольку своих, кроме сочинений самого Голенищева-Кутузова, Шишкова и Курганова, пока не было. Упор делали на математику и морские науки, на «словесные» обращали мало внимания. На «словесность» назначили учителей из воспитанников гимназии, существовавшей при Корпусе на положении Золушки, как и на арифметику и начальные сведения по математике.

Положение этих молодых людей из гимназистов было ещё горше, чем кадет или гардемарин, последние всё же происходили из столбовых дворян, а те — из разночинцев. В классах они учились вместе, но были принижены во всём — стол их был хуже кадетского, на них были возложены обязанности приносить к урокам мел, губку, мыть доску, убирать мусор. Вообще держали их в таком положении, которое не могло возбуждать уважение к будущим наставникам, а чтобы его заслужить, требовалось много ума, такта и терпения.

К чести надо сказать, что, несмотря на такие унизительные условия, в числе преподавателей, вышедших из гимназистов, бывали люди весьма достойные, сведущие, оставившие добрую память у своих учеников. К таким, например, относился Иван Васильевич Кузнецов, страдавший дурной наследственной болезнью — запоями, но которого любили все кадеты младших классов и за которого жестоко, уже зимою пострадал Фабиан.

5