Беллона

Розалин Майлз Беллона

Белла, Беллона, Белладонна…

Любовь отлетела в слезах, оставила мою жизнь.

И место Купидона занял другой отрок-убийца, юный бог Марс.

Но прежде бога идет Magna Mater, великая матерь, великая богиня, великая всеобщая мать.

И прежде Марса была Беллона, великая богиня войны, мать, сестра, жена, вестница самого Марса.

Вы о ней не слышали?

Ха, чему теперь учат в школе?! Беллона — это та, кто слышит первый шорох пробуждающейся войны и скликает своих воинственных сынов.

Беллона, царица войны, первая ступает на поле битвы. Беллона собирает Марса на рать, опоясывает мечом и вручает щит, заговаривает от поражения и привораживает победу. Беллона оплакивает павших вместе со своими жрецами-гладиаторами, героями, пережившими бессчетные смертные поединки.

Ныне я — Беллона.

И Марс — мое единственное дитя; о да, месячные пришли еще до конца недели, и, нет, я не зачала ребенка. Жалею ли я? Только когда на сердце тоскливо, ночь холодна и одинока, а поутру хочется крошечной улыбки, а не сыра и эля.

Но я жалею, что единственным моим порождением оказалось это дитя по имени война, что меня принудили стать матерью битв, войны между Испанией и Англией, величайшей битвы, какую знает история. И этим мне тоже удружила кузина Мария, это все по ее милости. Она, она посеяла зубы дракона, она разрушила храм мира, все потому, что была слепая и безмозглая.

Безмозглая, но сильная — сильная, как ослепленный Самсон в Газе, моловший в доме узников[1]. Как и великий израильтянин, она обладала сверхъестественным даром, даром разрушения.

Дщерь раздора, рожденная во время войны, вскормленная раздорами, словно инкуб, — вот кто она была.

И с собою она приносила разлад, это была ее стихия, в которой она двигалась, расцветала, жила. Она не желала, не могла прекратить заговоры, отказаться от попытки науськать на меня других католических владык. И так моя песенка «Уйди, любовь» сменилась чередой нескончаемых военных маршей.

Белла, Беллона, Белладонна.

Белла, прекрасная, ведь я была прекрасна, когда Робин меня любил.

Беллона, ибо я стала богиней войны.

Белладонна, белена — та, чья красота была отравленной, моя отрава и моя беда, причина войны, охватившей весь мир, — проклятая сонная одурь, Мария…

Arma virumque cano…[2].

Армия, оружье и мужи.

Армия, Армада, Армагеддон.

Ибо Филипп, гниющий в Испании, по-прежнему меня любил той любовью, которая зовется смертельной ненавистью.

Глава 1

Норфолк поплатился за свои грехи головой, а мне не пришлось расплачиваться за свои телом, я избегла участи Евы, мои месячные подтвердили, что я не жду ребенка. Но я расплачивалась, о, я расплачивалась, будьте уверены! Из-за этой измены я лишилась Робина, утратила душевный покой в собственном королевстве, и с тех пор меня повсюду преследовал зловещий шепот: она или ты, ее жизнь или твоя…

Вышла бы я за Робина? Он не был королевского рода, и моя кровь восставала против этого союза: орел берет орлицу, львица делит ложе со львом.

Мои лорды не потерпели бы Робина, они бы так или иначе его растерзали. Однако ни закон, ни обычай не препятствовали нашему браку — мой отец женился на женщинах много ниже себя. Робин был царственен от природы, а на примере сестры Марии я видела, что значит вручить свою судьбу мужчине, царственному только по имени!

И прав был Мариин посланник, шотландский лэрд Мелвилл: я просто не желала отдавать мужчине главенство над собой и своим королевством, раз могла быть сама королем и королевой. Да, отчасти это верно, слишком много я видела женщин, страдавших под грубым мужским гнетом. Но, думаю, я бы всегда правила Робином, а не он мною, он всегда любил меня, а те, другие, никогда не любили своих жен. Боялась ли я рожать? Еще бы! Конечно! Как все женщины. Но этот страх не мешал им делить с мужчиной постель. Хотела ли я делить постель с Робином? Еще бы! Конечно! Конечно!

Как все влюбленные, я полагала, я верила, что могу принадлежать и ему, и себе. Но никогда я не могла бы принадлежать и ему, и Англии. Когда Англия взывает, осаждаемая со всех сторон псами вроде Норфолка, вампирами вроде Марии, кто должен отдать за нее свою кровь, как не я, чьи нервы, кости и жилы должны трещать и рваться ради нее, как не мои, чье сердце должно разбиться, как не мое?

Тот, кто утверждает, что страдание облагораживает, никогда не страдал по-настоящему.

Мой мир и люди в нем стали не правдоподобно уродливыми. Я словно впервые их увидела: страшного хромого нищего, одноглазую старую каргу, увечных, беззубых, рябых, слюнявых дураков, делающих под себя идиотов, чумных крыс, повешенных собак. Я стала угрюмой, крикливой, раздражительной и, когда на меня находило, металась, как флюгер, от злобы к тоске. И в таком состоянии изображать любвеобильную девицу, притворяться невестой на выданье? Возможно ли?

Англия ожидает…[3].