Белое братство

Каким бы миролюбивым ни был Мирослав, но сейчас он бил люто, остервенело, чувствуя в кулаках особую, будто чужеродную мощь, которая нисходит в состоянии, близком к аффекту. Наверное, он и был в аффекте, исступлении, потому что им всецело правила одна мысль, которая представлялась жизненно важной, пульсирующей в уме вспышками света среди мрака: «Это надо остановить. Остановить немедленно и любой ценой, сейчас же!»

Он схватил телефон, разблокировал его ломаной линией, которую не раз видел под пальцами Стрельникова, экран засветился. Мирослав с надеждой уставился на датчик сети, от волнения не сразу разглядев деления. Есть сеть! Слава рачительным китайцам, которые оснастили дикие просторы мобильными вышками! Правда, шкала сигнала показывала всего два деления, но хоть так. «Думай, соображай, – торопил он себя. – Кто вхож в любые кабинеты? Кто поймет с полуслова и доверится без лишних расспросов? Конечно, отец». Руки не слушались, дрожали. Мирослав по памяти набрал номер и увидел на экране высветившееся имя «Погодин». Гудки дребезжали, прерывались, но наконец откуда-то издалека раздалось: «Да, я слушаю…»

– Папа, это я. Ты слышишь? – Из динамика сквозь помехи урывками доносился взволнованный, такой родной голос. – Я нормально, об этом потом. Сейчас очень внимательно слушай меня, ни о чем не спрашивай, не перебивай. Все самолеты, которые были в распоряжении «Бонавиа» надо снять с рейсов. Срочно! Немедленно! Слышишь меня? Это очень серьезно и важно. Все борты! Собственный и лизинговые. Ни один из них не должен больше подняться в небо…

Продолжить разговор он не смог. Горло перехватил удушающий захват, на спину навалилась тяжелая туша.

– И ты, Брут? – прошипел над ухом сдавленный голос.

Дыхание перехватило, Погодин захрипел, изо всех сил напрягая шею и опуская подбородок к груди, все же чувствуя, как ноет кадык и наливаются вены на шее и лбу. Надрывный вой Алисы рассекал тишину, словно клинок тончайшую ткань, которая, распадаясь, планирует вниз невесомыми лоскутами. Их подхватывал и уносил в темноту рассвирепевший ветер. Но в моменте звуки извне заглушил шум кровотока в ушах. Мирослав почти ослеп, задыхаясь. Он дернул вниз удушающую руку, повернул голову, спасая шею, сделал шаг в сторону и двинул локтем назад, пытаясь попасть Стрельникову в пах. Куда именно пришелся удар, Погодин не понял, но хватка немного ослабла.

В Стрельникова будто сам дьявол вселился, сила его казалась неистовой, необъяснимой для человека, который секунды назад лежал без сознания. Но и Мирослав ощущал себя сейчас не вполне собой, чувствуя в теле будто постороннюю энергию. Он все же изловчился и бросил противника через плечо. Стрельников быстро, сноровисто вскочил, попятился назад по неровному грунту.

– Видит небо, сынок, я этого не хотел. – с этими словами он выхватил нож из потайной кобуры на голени.

Белый металл клинка блеснул, недобро подмигивая Погодину. Стрельников готовился к нападению основательно, пружинисто переступал медленными выверенными шажками, будто напитываясь силой земли. Мирослав ловил каждое его движение, готовый к атаке. Время замерло, и, казалось, этот шаманский танец двух партнеров, напряженно смотрящих друг на друга, не закончится никогда. Но все решила секунда – Стрельников наступил на острый камень, который качнулся под его ногой, на мгновенье сместив точку опоры. Мирослав тут же рванулся вперед, уловив еле заметное изменение во взгляде противника. Левой он схватил его за руку, в которой был нож, а правой за затылок. Качнув Стрельникова вправо, Погодин двинул ему коленом в солнечное сплетение. Тот зашелся хрипом, обмяк, и Мирослав, обхватив его голову, ударил еще и коленом в лицо. Стрельников осел на землю, но остался в сознании. Мирослав подхватил нож.

– Все, сдаюсь, твоя взяла, – прохрипел Стрельников, отползая назад и подняв руки в примирительном жесте. – Мирослав, мы в двух шагах от цели, сейчас не время чудить. Без меня ты не дойдешь, хорошо подумай.

– Да пошел ты, – зло процедил Погодин.

– Ну, тогда добивай, раз начал.

Мирослав был на взводе. Воспоминания о том, как Стрельников на его глазах убил ни в чем не повинных, уже ставших ему не чужими людей; чудовищная правда о массовых жертвах; адреналин, вызванный схваткой, в которой он сам чуть не погиб, – все это в нем билось и рвалось, закручивалось, словно вихрь, сметающий внутри все человеческое, осознанное, и вовлекая это в свою смертоносный воронку. Он смотрел на человека, сотворившего все это с такой легкостью, и действительно чувствовал, что почти готов на убийство. Рукоять ножа удобно лежала в руке, тело пульсировало жаждой действовать.