Белое, черное, алое…

— Боже, сколько можно! — вдруг простонал Костенко, закрывая лицо руками. — Неужели вам мало? Я всего лишился из-за собственной глупости, пострадал так, что до конца дней своих помнить буду, но я же уже решил все вопросы… Что опять не так? Еще чего-то от меня надо?

Горячо, отметила я.

— Хорошо, — сказала я уже вслух. — Если вам так неприятно обсуждать эти вопросы, не будем. Вы свободны. Он помолчал.

— Как свободен? — спросил он через некоторое время. — Я могу идти?

— Можете, — подтвердила я.

— Как, совсем?

Я про себя похихикала над Костенко: вот она, человеческая природа — то истерики он закатывает, мол, что вы ко мне привязались, а как только я говорю, что ничего больше от него не хочу, — как это? Почему не хотите? Смех, да и только, сейчас будет требовать продолжения банкета.

— А зачем вы меня вызывали?

— Я не вызывала, я просто просила мне позвонить.

— Но вам что-то от меня нужно?

— Сейчас уже ничего. — Я уже улыбалась.

— А что вы улыбаетесь? Вам смешно? Надо мной смеетесь?

— Над вами, Владимир Дмитриевич, над вами. То вы разговаривать не хотите, то меня начинаете допрашивать, что мне было нужно.

— Хорошо вам говорить, — уже чуть не плача, бросил Костенко. — Вы не представляете, что я пережил.

— Я же сразу сказала вам, что хочу снять с вас все обвинения, если, конечно, мы говорим об одном и том же.

— А о чем вы говорите?

— Об обвинении в изнасиловании.

Я положила перед ним карту травматика, раскрыв на том месте, где было написано, что ссадины и кровоподтеки причинил Анджеле Ленедан мужчина по имени Владимир во время изнасилования, по адресу… Заглянув в карту, Костенко уставился на меня с ужасом во взгляде.

— Слушайте, успокойтесь вы, наконец. Вы этого боитесь?

— Господи, я думал, что все уже кончилось! — Он опять закрыл лицо руками.

— Ну что, расскажете мне все по порядку? — не обращая внимания на его жесты отчаяния, спросила я. Он отнял руки от лица.

— А что вам рассказывать? Вы ведь про это знаете?

— Владимир Дмитриевич, — сказала я терпеливо, как маленькому ребенку, — я знаю только то, что вы стали жертвой хорошо продуманного и организованного шантажа. А мне бы хотелось знать детали, чтобы снять с вашей души этот груз раз и навсегда.

Он помолчал немного, а потом задал именно тот вопрос, которого я все время боялась:

— Вы хотите, чтобы я просто вам все рассказал, или на протокол допроса?

Конечно, я хотела протокол. А он, суда по всему, как раз протокола-то и не хотел. Придется его воспитывать.

— Владимир Дмитриевич, вы же юрист и понимаете наверняка, что раз я с вами встречаюсь не за столиком в кафе, а в служебном кабинете, значит, выступаю как официальное, должностное лицо. А раз я должностное лицо, то никакие беседы без протокола невозможны. Будь я шантажисткой, — он вздрогнул, — вот тогда бы я вам назначила встречу в кафе и без протокола. Вас как раз это должно успокоить. А если бы я преследовала цель вас упечь за изнасилование, зачем бы я вас так уговаривала, посудите сами.

— А может, не стоит протокол писать? — все-таки подергал он лапками напоследок.

— А тогда в нашей встрече нет смысла. Бумажку можно опровергнуть только бумажкой.

— И все опять? — с тоской спросил Костенко.

— Что опять? Все будет «опять» и «опять», если вы не найдете в себе мужества раз и навсегда покончить с этим. Конечно, удовольствия вы пока не получите, но не проще ли сейчас отмучиться, вместо того чтобы всю оставшуюся жизнь трястись как овечий хвост? — говоря это, я сама поражалась тому, как убедительно звучит мой голос, хотя я шарила в потемках и наугад, интуитивно подлаживаясь под настроение момента.

— У вас не курят? — вместо ответа произнес Костенко. — Вижу, что нет, можно, тогда я покурю в коридоре? Заодно и с мыслями соберусь. К сожалению, даже если я вам все расскажу, для меня ничего не кончится, а только начнется.

Я пожала плечами с видом: «ну что с вами поделаешь?», и он, тяжело поднявшись, вышел в коридор. Небольшая передышка и мне не помешает. А что с ним делать дальше? Может, записать его рассказ — а в том, что он мне сейчас что-нибудь расскажет, я уже не сомневалась — на диктофон? Нам в городской выдавали небольшие диктофончики, и у меня до сих пор лежит такой в сейфе, но он поломался в первые же дни работы и капитально меня подвел. Я пришла в следственный изолятор, чтобы записать на магнитофон допрос обвиняемого в хищениях; как положено, с адвокатом, у меня была приготовлена хитрая комбинация, и я очень надеялась, что она сработает и клиент «поплывет». Клиент вправду сломался и «поплыл», согласился на применение звукозаписи во время допроса, я включила диктофон, он заговорил весьма дельные вещи и через двадцать минут вдруг прислушался и спросил: «Почему так тихо?» Не слышно было шуршания мотающейся пленки; я взяла в руки диктофон и обнаружила, что пленка не движется, диктофон ломаный. К тому моменту, как вызванный специалист его починил, клиент от дачи показаний наотрез отказался.