Белое, черное, алое…

Для моего ребенка путь в Москву был первым столкновением с железной дорогой, до этого он только два раза летал на самолете. У нас в купе было три места, а на четвертом ехала приятная пожилая особа, которая деликатно предложила не только запереть дверь купе на все возможные запоры, но и для совсем уж надежной гарантии прикрутить дверь веревочкой. Ребенок внимательно смотрел на эти манипуляции и на обратном пути тревожно спросил, почему мы веревочкой не заматываемся. Решил, что так положено.

Почувствовав, что из окна дует, несмотря на опущенную штору, я уложила ребенка головой к двери, но, посмотрев, как легли другие, он устроил тихий скандал со слезой в голосе и доказывал мне, что хочет спать в поезде как все, по правилам, а не наоборот. Пришлось плюнуть на возможную простуду и восстановить статус-кво. После этого все уснули, а я ни на секунду не сомкнула глаз, опасаясь, что какие-нибудь преступники снимут двери купе (мне рассказывали, что так делают поездные воры, ; чтобы не вскрывать замок) и похитят ребенка. Почему его должны похитить, я себе объяснить не могла, но было страшно. Проснувшийся под утро Сашка известным жестом обозначил степень моей дурости, а я ничего не могла с собой поделать.

Когда мы устроились в гостинице, ребенок категорически отказался идти смотреть столицу, мотивируя тем, что Москва ему не нравится, слишком шумная, никакие достопримечательности его не увлекают, и он лучше в номере посмотрит мультфильмы. Плюнув на упрямого ребенка в переносном смысле и задав себе риторический вопрос — а зачем мы его тащили сюда? — мы с Александром отправились по адресу, где, как значилось на конверте, давно проживала Алевтина Аркадьевна Богунец. Я очень рассчитывала, что тетушка Богунец не сменила за это время место жительства и не отдала Богу душу.

Мы пришли на улицу Восстания, которая ввела в заблуждение Кораблева, поскольку тут проживал и еще один наш адресат, из ювелирского списка. Но его — на потом. Войдя в парадную, я сжала кулаки и про себя коротко загадала, чтобы все получилось, чтобы Богунец была жива, здорова и дома. Может, это Сашка приносил мне удачу, но все оказалось именно так: Богунец была жива, здорова и дома. Дверь нам открыла пожилая, чрезвычайно подтянутая женщина с седыми волосами, уложенными в аккуратную прическу, и даже не спросила через дверь, кто там и зачем. Я представилась, а Александр просто кивнул, и Богунец в ответ кивнула, как на само собой разумеющееся, что следователь прокуратуры прибывает из Петербурга с телохранителем. Конечно, она спросила, что случилось, но тут же сама предположила, что наш визит связан с убийством Дмитрия и его жены.

— Понимаете, Алевтина Аркадьевна, убийство Дмитрия не раскрыто, а чтобы выдвинуть версии происшедшего, надо располагать как можно более полной информацией о его жизни. Что касается вопросов его производственной деятельности, то на них в деле есть ответы, а вот про личную жизнь ничего не известно. А учитывая, что в бизнесе ему помогала Нателла Ивановна, возможные версии могут иметь корни в ее жизни.

— Вы ее Ивановной называете? — улыбнувшись, спросила Богунец. — Она ведь всегда терпеть не могла свое отчество и сейчас требует называть ее по имени только. Но я вас хочу спросить: вы ведь с поезда? Давайте позавтракаем, и за завтраком, с вашего позволения, все обсудим.

— Спасибо вам большое, мы уже завтракали, мы ведь сначала приехали в гостиницу и устроились, — поспешно отказалась я.

— А вот я не наелся и с удовольствием позавтракаю с Алевтиной Аркадьевной, — неожиданно проявил своеволие Сашка. — Пусть моя начальница не ест, вы знаете, она худеет, — объяснил он Алевтине Аркадьевне, принимающей все за чистую монету.

— Ну что ж, — вздохнула та и постелила на стол, стоящий в комнате, белоснежную крахмальную скатерть, извлеченную ею из ящика буфета, поразительно похожего на буфет в квартире Редничук в Питере.

Вообще дом был очень похож на дом Редничук, но здесь бее было вычищено и вылизано, а у Нателлы все покрывала патина царственно небрежного отношения к вещам. Как говорила Коко Шанель: как жаль, что нельзя научить людей быть небрежными, в том смысле, что это не наука, это искусство быть небрежным…

На скатерть был выставлен серебряный кофейный сервиз (наверное, серебряный, вообще-то я не большой знаток, никогда раньше не видела серебряной посуды, поэтому могу ошибиться), серебряные же ложечки и кольца для салфеток. И когда первые чашечки кофе были выпиты хозяйкой и моим своевольным телохранителем, я достала фотографию Нателлы и ее матери у гроба.

Богунец взяла фотографию и долго смотрела на нее, но было заметно, что она ее не видит и думает о своем…