Белое, черное, алое…

Распоясались бандиты,
Рвутся мины-динамиты,
Льется кровь, как в пивном баре льется пиво.
С крыши грохнула винтовка,
Лидер местной группировки
Растянулся на асфальте некрасиво.
А нам с тобою все равно,
А мы сидим и пьем вино,
А нам до фени ваши фени,
Ваши трели-параллели,
Мы сидим себе и пьем вино!
Бабка внука ждет с тарелкой,
Суп в тарелке, внук на стрелке,
Разошлись у них опять пути-дороги.
Дети в бандиков играют,
Лихо пестики стреляют,
За углом в пивнухе квасят педагоги.
А нам с тобою все равно,
А мы сидим и пьем вино,
А нам до фени ваши фени,
Ваши трели-параллели,
Мы сидим себе и пьем вино!
Дядя тетю бьет по морде,
Тетя падает «Конкордом»
И заходит на посадку артистично.
А сержант, частично пьяный,
Доставляет хулигана,
Тоже пьяного, но менее частично.
А нам с тобою все равно,
А мы сидим и пьем вино,
А нам до фени ваши фени,
Ваши трели-параллели,
Мы сидим себе и пьем вино!
Дядя Ваня на баяне,
В полчетвертого, по пьяни,
Одаряет город новой песней.
Участковый возмутился,
А потом присоединился:
Вместе водку жрать гораздо интересней.
Дядя Боря жил по средствам.
В ресторанчик по соседству
Наш влюбленный пригласил подружку Нину.
Он свиной бифштекс кусает,
А в двери СОБР залетает…
Жалко Борю, он теперь не ест свинину.
Дед решил поймать попутку,
А поймал себе запутку.
Не фиг пьянствовать, от бабки пряча бабки!
А теперь он башню лечит,
Что-то оперу лепечет
Про приметы: дескать, первый был без шапки…
А нам с тобою все равно,
А мы сидим и пьем вино,
А нам до фени ваши фени,
Ваши трели-параллели,
Мы сидим себе и пьем вино!..

[2]

Ну надо же! Если б знать, что Кораблев так песенки поет, в него просто влюбиться можно!

Потом мы смотрели на звезды; потом со смехом вспоминали, как ездили к Горчаковым на дачу в прошлом году в марте: приехали в пятницу вечером, после работы, затопили баньку и договорились, что сначала девочки парятся, потом мы идем готовить ужин, а баню занимают мальчики. И вот мы, чистенькие, в доме накрываем на стол, а мужики что-то подозрительно долго не идут. Вдруг мы слышим из сада страшные вопли; а на улице уже темень — хоть глаз коли, и в такое время никого больше в поселке нет, участки не освещаются; мы не знаем, что и думать, и на улицу выйти боимся. Потом наконец ковыляют наши мужчины, которые, как выяснилось, решили после парной в снегу поваляться, благо участок снегом завален. Выскочили голые из бани и стали по снегу кататься, забыв про то, что на дворе март, а на снегу — наст. Вот и вопили, в прямом смысле как резаные: кое-кто серьезно порезался.

Потом Лешка пошел доставать постельное белье и устраивать спальные места, а мы с Леной Горчаковой накинули куртки и вышли посидеть на крылечко. Лена оглянулась — нет ли поблизости мужа, вытащила из кармана сигареты, прикурила, затянулась и стала изливать мне душу:

— Маш, только тебе могу рассказать, кому другому стыдно. Мой-то в сентябре три ночи подряд отсутствовал, якобы ездил на происшествия.

Говоря так, Лена улыбнулась: они с Горчаковым друг другу доверяли.

— Подтверждаю, — сказала я.

— А у меня сон такой чуткий, привыкла к детям вставать, — продолжала она, — что он дверью парадной хлопнет, а я уже слышу и ворочаюсь, жду его появления.

А мой деликатный супруг старается меня не беспокоить лишний раз, и, упаси Боже, не разбудить, света не зажигает, поэтому до кухни добирается, перевернув все на своем пути…

— А чего он среди ночи на кухню прется? — перебила я.