«Белое дело». Генерал Корнилов

Это произошло и потому, что к моменту Октября контрреволюция не успела консолидировать свои силы после провала корниловщины и пребывала в определенной деморализации. То вооруженное сопротивление, с которым сталкивалась Советская власть в ходе «триумфального шествия», несмотря на порой драматическое восприятие его современниками, имело все-таки ограниченный, локальный характер. «Поход Керенского—Краснова», в котором участвовали несколько казачьих сотен, окончился провалом в несколько дней. Упорными были бои, происходившие в Москве, по сегодня совершенно очевидно, что московская контрреволюция не имела серьезных шансов па успех. Без особого труда была ликвидирована духопинская Ставка. Даже мятежи атаманов Каледина и Дутова, так же как и некоторые другие, при всей их несомненной опасности не представляли собой серьезной угрозы существованию Советской власти. Очень скоро они вынуждены были принять оборонительный характер и под ударами советских войск относительно быстро шли к концу.

Что же в таком случае обозначило переход от отдельных вспышек гражданской войны, вызванных Октябрьским вооруженным восстанием, к той гражданской войне, которая по крайней мере на три года разделила страну на противоборствующие лагери, втянула в нее внешние, иностранные силы?

* ❖ *

Дантон говорил, что революцию по-настоящему может любить тот, кто вышел из народа. Это, наверное, справедливо. Революция — праздник для угнетенных и униженных. Однако общество состоит не только из них, хотя их, конечно, большинство. В обществе, помимо привилегированных классов, существуют и такие слои, которые, не сознавая своей угнетенности или униженности, смиряются с существующими порядками и, главное, приспосабливаются к ним. Для них революция — разрушение, потеря благополучия и положения, разными путями создававшихся годами, десятилетиями, утрата надежд, крах планов и расчетов па будущее.

Кроме того, в обществе немало и таких, кто до революции хаял и проклинал существовавший режим, но, когда наступал момент его крушения, ими овладевали паника и страх: лицо у реальной революции оказывалось намного суровее воображаемого. М. Горький в дни революции писал: «Было очень удобно верить в исключительные качества души наших Каратаевых... Теперь, когда {наш народ свободно развернул перед миром все богатства своей психики, воспитанной веками дикой тьмы, отвратительного рабства, звериной жестокости, мы начали кричать: „Не верим в иарод!“». Но Ленин, большевики верили. Как же должны были поступить они, если история теперь делалась не в тихих и уютных кабинетах, а в промерзших окопах, разоренных деревнях, голодающих городах? Надо было идти с массами, иного пути не было...

Мы часто пишем и говорим, что всякая революция, и в том числе, конечно, наша,— закономерное явление. Но если это так, то с тем же правом мы должны сказать о неизбежности и, если хотите, закономерности контрреволюции, о ее почвенности, ее глубоких социальных корнях. Ленин писал о «связи между революцией и контрреволюцией в России», понимал их как «одно целое общественное движение, развивающееся по своей внутренней логике» ⁹⁴. «Революции без контрреволюции не бывает и быть не может» ⁹⁵.

Очень скоро стало ясным, что расчеты на быстрое крушение Советской власти не оправдались: она практически легко побеждала по всей стране. Зимой надежды всех разномастных антисоветских и антибольшевистских сил в той или иной степени сконцентрировались на Учредительном собрании. Им казалось, что эсеровское Учредительное собрание сумеет продиктовать свою волю большевикам и устранить их от власти. Советское правительство распустило Учредительное собрание. Это был акт вынужденный, продиктованный необходимостью защиты первых социалистических завоеваний Октября, акт защиты власти Советов. Но надо признать, что для значительных кругов населения — интеллигенции, выражавшей настроения мелкобуржуазных слоев, самих этих слоев, да и некоторой части рабочих, крестьян и солдат — понятие демократии все еще прочно связывалось с всеобщностью выборов, с парламентаризмом. Правые эсеры, получившие в Учредительном собрании большинство и потому «законно» рассчитывавшие на власть, естественно, оказались политическим центром этих настроений. Их лозунг «Вся власть Учредительному собранию» сплачивал против Советской власти не только вчерашних корниловцев, но и прежде всего широкие круги вчерашней «революционной демократии» — левый фланг рухнувшей керенщины. Меньшевик И. Майский (впоследствии известный советский дипломат и историк) дал этому течению, этому лагерю довольно парадоксальное название «демократическая контрреволюция».

И все-таки роспуск Учредительного собрания, как бы отрицательно он ни был воспринят частью общества, один, сам по себе, еще не предрешал неизбежность полномасштабной гражданской войны. В условиях нормального, мирного развития Советская власть доказала бы свой подлинный демократизм, постепенно привлекла бы на свою сторону колеблющиеся слои населения.