Белое движение. Исторические портреты (сборник)

«Быть может, – комментирует Дитерихс, – в рассказе Маркова было слишком много юношеской хвастливости о своем значении у немцев, но факты видели другие офицеры, и таково было их впечатление»; быть может, корнет Марков был обязан этим «своим значением у немцев» – принятой им на себя роли курьера от Императрицы к Ее брату, Великому Герцогу Гессен-Дармштадтскому; быть может, корнет Марков был во всех своих поступках совершенно искренен… но германофильство его и стремление сделать ставку на немецкую помощь остаются неоспоримыми. А после этого рождаются слишком сильные подозрения по поводу аутентичности рассказа Маркова о позиции Келлера – рассказе, слишком сильно противоречащем другим источникам (в частности, словам из собственноручного письма Федора Артуровича: «часть интеллигенции держится союзнической ориентации, другая, большая часть [–] приверженцы немецкой ориентации, но те и другие забыли о своей русской ориентации»), – и, что еще хуже, теряется уверенность в достоверности передачи и тех слов генерала, которые кажутся вполне правдоподобными: о необходимости возвращения России на ее исторический путь и всенародного раскаяния в грехе революции или о критическом восприятии им перспектив борьбы Добровольческой Армии.

А тем временем над Малороссией и Новороссией всходила недолговечная звезда Гетмана Скоропадского.

* * *

Согласно общему мнению, слабый и неискушенный в политике генерал П. П. Скоропадский отнюдь не подходил для государственной деятельности, тем более в условиях революции, смуты и иностранной оккупации. «Меня, если можно так выразиться, выдвинули обстоятельства, – писал он сам (естественно, на литературном русском языке, поскольку ни малороссийским, ни галицийским диалектами не владел), – не я вел определенную политику для достижения всего этого, меня события заставляли принять то или другое решение, которое приближало меня к гетманской власти».

Этому признанию, кажется, можно верить, коль скоро и полтора десятилетия спустя, уже в эмиграции, бывший министр одного из гетманских кабинетов размышлял: «Скоропадскому ведь ничего и не остается сейчас, как продолжать ту игру, в которую засадили его играть 14 лет назад… Но он – сужу по всем своим встречам вплоть до последних, бывших в 1926 г., – все еще не может до конца стать украинцем, поэтому старательно играет [65] в украинство – и как неизбежно бывает с такими простодушно-хитрыми (sit venia verbo [66] ) натурами – переигрывает, ибо не знает того, где он имеет право быть “самим собой”». Не случаен поэтому вопрос, кем же был «подлинный Скоропадский»… да и существовал ли он вообще?

Пережив, как и большинство русского офицерства, гонения и унижения в 1917 году, к весне 1918-го будущий Гетман посчитал, что население Малороссии и Новороссии, в значительной степени состоявшее из «крепких хозяев» – «хлеборобов», было менее склонно к анархии и бунту, чем крестьяне Великороссии или рабочие промышленных регионов. Происходя из старинного слободского казачьего рода, неудачливый Гетман XX столетия был все-таки «петербуржцем» гораздо более чем «малороссом», и уж вовсе не «украинцем», однако, по его собственным воспоминаниям, «постепенно… надумал, что действительно наиболее подходящий – я. Во-первых, в украинских кругах меня хорошо знают, во-вторых, я известен в великорусских кругах, и мне легче будет примирить, чем кому-либо другому, эти два полюса». Решение генерала вступить на государственное поприще привело его к титулу Гетмана, который был поднесен ему 16 апреля 1918 года на «съезде хлеборобов». Известный журналист и политик В. В. Шульгин вспоминал:

«По-украински он не говорил. Его товарищ по Кавалергардскому полку и член Государственной Думы Безак рассказывал мне впоследствии, как он готовился к избранию. Он бегал по комнате из угла в угол и твердил:

– Д якую вас за привитанье та ласку (Благодарю вас за привет и любезность).

Затем будто бы он опустился на колени перед иконой и сказал:

– Клянусь положить Украину к ногам его величества.

При этом будто бы присутствовала жена Безака, убежденная монархистка, и она поняла, что “ к ногам его величества” означает к ногам Николая II. Так, вероятно, думал и сам будущий гетман. Но обстоятельства сложились так, что он положил Украину к ногам его величества Вильгельма II…»