Белое движение. Исторические портреты (сборник)

По окончании Богослужения, гроб, в котором лежал адмирал в белом кителе с адмиральскими погонами и многими рядами орденских ленточек, тем же порядком отнесли на кладбище на руках. Когда процессия вышла на кладбищенское шоссе, трогательно, по всем окружавшим полям, раздавался похоронный звон всех колоколов кладбищенского Храма, начиная, поочередно, с самого большого и до самого малого… и затем снова и снова, при беспрестанном пении “Святый Боже…”, совсем как в России. У открытой могилы был установлен флагшток, на котором был поднят до половины тот самый контр-адмиральский флаг с транспорта “Байкал”, на котором адмирал Старк совершил поход из Владивостока в Манилу. И вот, в этот момент, избороздив три океана, множество морей, под своим собственным Флагом, при чудном пении огромного хора князя Голицына “Коль славен наш Господь в Сионе…”, адмирал Юрий Карлович Старк ушел в свой последний поход, расставаясь с жизнью земной, в жизнь вечную… На опущенный в могилу гроб были возложены его треугольная шляпа и могилу засыпала французская земля, под перезвон церковных колоколов…»

Контр-адмирал Г. К. Старк принадлежал к славной плеяде «моряков открытого моря», видевших смысл своей жизни в служении Родине, а свое место – на палубах кораблей. Он сумел проявить себя храбрым человеком и настоящим патриотом не только в море, но и на палубе «речных боевых кораблей», в дебрях сибирской тайги и везде, куда только ни бросала его судьба.

. Н. А. Кузнецов

Генерал-лейтенант барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг

Тринадцатого сентября 1921 года в Ново-Николаевске открылось заседание Чрезвычайного Сибирского революционного трибунала. И на судей, и на публику, наполнявшую зал, подсудимый, генерал барон Унгерн-Штернберг, – высокий, худой, с остановившимся пристальным взглядом прозрачных светлых глаз, облаченный в оранжевый заношенный монгольский халат с намертво пришитыми русскими генеральскими погонами, – производил впечатление сумасшедшего. А для него, должно быть, безумцами были они – те, кто сейчас пытался его судить, кто вверг Россию в пучину братоубийства, те, против кого он – остзейский барон, казачий офицер, монгольский князь и один из героев и вождей русского Белого движения – вел жестокую и яростную борьбу едва ли не с первых дней охватившей державу Смуты. Как мировую болезнь переживал он всю жизнь утрату в современном обществе цельности человеческой личности, разрушение идеалов воина, аскета, подвижника, культивирование эгоизма и трусости. Именно на волне всего этого пришли к власти его нынешние судьи, начавшие с самого худшего – с предательства на войне, с превращения солдата в шкурника и дезертира, чтобы затем использовать мятущееся, деморализованное человеческое стадо как материал для своих доктринерских экспериментов. Не сумасшествием ли это было? Но сейчас победа была за ними, и роль безумца отводилась ему, барону Унгерну. Впрочем, идеалист и мистик, он и тогда, наверное, не мог считать торжество своих врагов вечным.

* * *

Одни источники называют его Романом-Николаем, другие – Романом-Максимилианом. В принципе, для протестанта – а род Унгерн-Штернбергов принадлежал к Евангелическо-Лютеранской Церкви – возможно и то, и другое, а также тройное имя; один из сегодняшних авторов приводит и четвертую версию – «Роберт-Николай-Максимилиан», причем первое имя якобы было изменено молодым Унгерном по собственной инициативе: «Новое имя (Роман. – А. К.) ассоциировалось и с фамилией царствующего дома, и с летописными князьями, и с суровой твердостью древних римлян», – но к реальному человеку эти красивости вряд ли имеют какое-либо отношение. Метрическое свидетельство Р. Ф. Унгерн-Штернберга нам, к сожалению, неизвестно, но оно, так же как и свидетельство о конфирмации, прилагалось к переписке о поступлении его в Морской кадетский корпус (1902–1903 годы), в которой имя юноши неоднократно приводится полностью: «Роман Федорович». Было бы странным предположить, что родная мать не знала, как зовут ее сына, или что прошение подкреплялось документами, которые не соответствовали бы содержащимся в нем сведениям. По крайней мере, во всех встречающихся документах, начиная с шестнадцатилетнего возраста, будущий генерал именуется «Барон Роман Унгерн-Штернберг» (частица «фон» – скорее всего следствие убежденности литераторов и мемуаристов, что каждый барон – непременно «фон»); остановимся на этом варианте и мы, не прибегая к романическим версиям о перемене имени [154] .