Белое движение. Исторические портреты (сборник)

А для Балаховича медаль поворачивалась оборотной стороной: коль скоро организовать и возглавить массовые восстания не удавалось, приходилось в качестве командира советского полка и начальника гарнизона Луги эти же восстания подавлять. Вернувшись из одной такой экспедиции, пьяный Балахович якобы говорил: «Теперь-то наверно не будут сомневаться в том, что я сторонник советского строя», и рассказавший об этом большевицкий автор в его словах услышал «иронию», хотя скорее можно было бы предположить в них горечь человека, вдруг ощутившего себя запутавшимся… И конечно, подобная обстановка способствовала развитию в людях худших качеств, тем более что подлинные цели формирования, по словам Пермикина, «держались в секрете даже от большинства офицеров».

Слово «офицер», крамольное на советской территории, здесь является скорее не оговоркой, а «проговоркой» и свидетельствует о том, что шило в мешке несдержанному на язык Балаховичу утаить было крайне трудно. Подозрительным для всякого «сознательного товарища» должен был казаться и сам внешний вид Лужского полка, многие из партизан которого, по воспоминаниям очевидца, «производили впечатление юнкеров».

« Через окно, выходящее во двор, видна группа спешивающихся всадников в защитных солдатских рубахах, со шпорами, при шашках и винтовках, — рассказывает другой, сам человек военный. – Все рослый, бравый народ, с драгунской выправкою. Все будто по-старому – и форма, и седловка. Не хватает только погон на плечах, да вместо царской кокарды темное пятно на околыше.

Слышится обычная ругань, матерщина, прибаутки, смех… »

Генерал Г. И. Гончаренко, чьему перу принадлежит процитированное описание, в своих воспоминаниях, – правда, беллетризованных и не всегда достоверных, – вообще утверждает, что при первой же случайной встрече, только установив наличие общих знакомых по 2-й кавалерийской дивизии (куда входили Курляндские уланы), Балахович сразу разоткровенничался:

« – Черти полосатые!.. Посадили на собачий паек!.. Разведка (расположения немцев. – А. К. ) – это только так, для блезиру!.. Усмиряй мужичье, не то на Волгу пошлем против чехов!.. Или на Дон, против деникинских белогвардейцев!.. Как вам это пондравится?

Он советуется со мной относительно предстоящего похода, чтобы “мужичье ненароком не взяло его в переплет”… Ведь он же, ей-Богу, единомышленник, белогвардеец, контр!.. »

«Троцкий – шеф, а в карманах у молодцов и господ офицеров до сих пор царские вензеля лежат!..» – вспоминает Гончаренко еще одну откровенность Балаховича, который, если сказал именно так – скорее всего приврал (какие и почему вензеля должны были оказаться у вновь набранных партизан?); но вот построение его отряда на вечернюю молитву мемуарист якобы видел своими глазами, а это демаскировало «советский полк» не хуже любых вензелей…

С другой стороны, на крестьян привычная по «царской службе» команда «На молитву, шапки долой» перед строем балаховцев должна была производить впечатление благоприятное, и оно находило дальнейшее подтверждение, ибо командир Лужского полка быстро научился даже в ходе карательных экспедиций демонстрировать свою «контрреволюционную сущность»: во время лихих расправ страдали… местные коммунисты или работники «комитетов бедноты», а за Балаховичем все прочнее и прочнее укреплялось прозвище «Батька» (самому же ему оно нравилось еще и оттого, что заменяло невыносимое для уха «товарищ командир»…).

Но у центральной власти появлялись на его счет определенные подозрения. Благонадежность уже ставилась под сомнение, командира полка нервировали угрозами отправить на «междоусобный» Волжский фронт, и если сначала удавалось, ссылаясь на Троцкого, обходиться без комиссара, то к октябрю в полк, именовавшийся теперь «Особым конным полком 3-й Петроградской дивизии», стали присылать коммунистов. Беспокоил и Штаб Петроградского военного округа, придиравшийся к денежной отчетности (вполне вероятно, и вправду небезупречной). Балахович должен был чувствовать себя волком, окруженным кольцом красных флажков…