Белое движение. Исторические портреты. Том 2

Уходящая от классического Белого «непредрешенчества», «Программа Русской народной Добровольческой армии» фактически вносила раскол в ряды офицерского корпуса, для определённой части которого огульное шельмование «реакционеров-монархистов» должно было стать тревожным сигналом. И если в самом начале работы «Батьки» с поляками польский наблюдатель писал, что «с политической точки зрения армия Балаховича является организацией в высшей степени оригинальной, не имея ничего общего с существовавшими до сих пор. Дух войска позволяет служить в нём всем, от монархистов до социалистов включительно», - то сейчас именно это боевое братство могло подвергнуться разрушению. Опасность усугублялась и начавшимся гонением на золотые погоны, что к исходу третьего года революции отдавало уже даже не «керенщиной», а прямым «большевизанством». И не случайно, наверное, начинал волноваться Савинков, подозревая наличие среди командного состава оппозиции и скрытого противодействия.

С другой стороны, все эти опасности оставались пока лишь в зародыше, лучшая часть офицерства готова была продолжать борьбу с большевизмом в любых условиях (пример - тот же монархист полковник Микоша, возглавивший в новой Армии 2-ю дивизию), а сам Балахович скорее всего вообще не придавал «Программе» большого значения, предпочитая говорить с населением своим обычным языком:

«Приказ батьки[78]

Я, Атаман Народной Добровольческой Армии, приказываю красным войскам и русскому населению:

   1)  Приготовиться к встрече моих войск, это значит: приготовиться к переходу из красной армии в Народную армию и выдать комиссаров и коммунистов.

   2)  Не стрелять по Моим Отрядам - тогда я никого не трону и сам стрелять не буду.

   3)  Помнить, что я Народный атаман, и потому народу меня бояться нечего.

Я воюю не за царскую и не за барскую, помещичью Россию, а за землю и хлеб для всего народа, за новое Всенародное Учредительное Собрание.

Я не допускаю ни грабежей, ни насилий.

Я хочу добыть народу полную свободу.

Я хочу прекратить гражданскую войну, а для этого надо разоружить красную армию и распустить её по домам.

   4)  Знайте[:] у меня служит только тот, кто хочет. За службу я плачу жалование, за обиды населению я жестоко наказываю.

   5)  Всякий может придти ко мне с своим горем и нуждой.

   6)  Все, кто хочет мира, порядка, свободы и хлеба, смело иди ко мне.

Меньше разговоров - больше дела.

Нам надо скорее кончать кровопролитие.

Все помогайте мне.

Я иду во имя народа, для народа и с народом.

Да здравствует освободительница России

НАРОДНАЯ ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ

Атаман Народной Добровольческой Армии Генерал-Майор Булак-Балахович»[79].

«Бьёт большевиков во многих случаях лучше, чем “штабные” генералы, - писал о Балаховиче Первый Маршал, - потому что сам большевик, в конце концов, из них и происходит. Не жалеет чужой жизни и чужой крови, совершенно так же, как и своей. Дайте ему быть собой, потому что другим он быть не сумеет». Польский революционер Пилсудский (ибо он несомненно был революционером, хотя революционность его и имела сильную национальную составляющую) был строже к «Батьке», чем русский интеллигент Мережковский, пристально вглядывавшийся в глаза своего собеседника - «мутно-голубые, жутко пьяные» - «но чем? Вином, кровью, славою, смертью? Нет. Так чем же? Не знаю. Может быть, судьбою, - своею судьбою, малою или великою, но которую надо ему совершить до конца. Где будет конец, погибнет ли “партизан” Балахович в Бобруйске, Смоленске, или дойдёт до Москвы “главковерхом”, - я опять-таки не знаю. Знаю только, что он уже идёт - летит и долетит до конца, не остановится. Вот этим-то концом он, может быть, и пьян». А генерал Гончаренко, вспоминая свои встречи с Булаком под Лугой, вздыхал:

«Сейчас этот непревзойдённый ландскнехт, по слухам, собирается идти на Москву.

Пожелайте ему всякой удачи.

Но держитесь от него на пушечный выстрел...»

Балахович и в самом деле был настроен решительно. «Сражаться с большевиками их оружием», «разлагать Красную Армию демократическими лозунгами», «поднимать народные восстания» - всё это было хорошо, но несмотря ни на что, он всё-таки в первую очередь был военным, рвущимся в драку, и именно так - «драться» - запомнил Савинков единогласное решение военного совета, на котором присутствовали оба брата Балаховичи, Пермикин, представитель Врангеля генерал П. С. Махров и другие «все такие высокопоставленные лица».

«Стояли мы тогда в полесских болотах, - рассказывает о Балаховиче один из персонажей польского писателя-эмигранта Иосифа Мацкевича. - Мокро. Кони грязные. Дождь идёт. Небо висит над головой, как старый потник. Уж как он ругался, так нам с тобой и за десять лет не выучиться. Приказал седлать, и пошли болотами, лесами на восток...»

* * *