Белое движение. Исторические портреты. Том 2

Вновь подивимся, почему же чужая измена в глазах нашего современника становится основанием для измены собственной, и приглядимся к генералу повнимательнее.

Очевидец описывает человека спокойного, сдержанного, иногда улыбающегося (торжество победителя заставляет добавить: «кроткой виноватой улыбкой»). Он никогда не видел Унгерна раньше, слышал о нём, наверное, лишь громко разносившуюся молву и оттого как незначащую деталь отмечает, что пленный «курит папиросы» и даже «жадно тянется» к коробке с ними...

Советский политотделец не знает, что вообще Унгерн курит очень мало. Окружающие иногда видят в его руках то трубку, то папиросу или портсигар, но это лишь исключение - до такой степени, что полковник Шайдицкий, близко общавшийся с генералом в течение нескольких месяцев, специально отметит о нём: «не пил и не курил». И хотя человек может вернуться к почти оставленной привычке по множеству причин, - сразу просится на язык одна: волнение.

Строго говоря, в положении барона есть из-за чего волноваться и переживать. Наиболее чёткие отпечатки его фотографий, сделанных в плену, сохранили однако спокойный (удивительно спокойный для человека, уже стоящего в могиле!) и немного изучающий взгляд; он отлично владеет собой — а ведь сам признавался, что не может обороняться, ибо «нервы не выдерживают», и столь резкая и столь страшная остановка после бешеной скачки последних лет должна была, казалось бы, вызвать немедленный нервный срыв; но ничего подобного не происходит, и он только курит папиросу за папиросой (большевики ведь не знают, о чём это может говорить). Какой же бой ведёт генерал Унгерн-Штернберг?

Ответ могут дать опросные листы «военнопленного Унгерна». «Численность своей дивизии определить точно не может, штаба у него не было, всю работу управления исполнял сам и знал свои войска только по числу сотен»; «действовал вполне самостоятельно и связи в полном смысле слова ни с Семёновым, ни с японцами не имел. Хотя у него и была возможность установить связь с Семёновым, но он этого сам не хотел, т. к. Семёнов никакой активной материальной помощи ему не давал, ограничиваясь одними советами»; «себя подчинённым Семёнову не считал, признавал же Семёнова официально лишь для того, чтобы оказать этим благоприятное воздействие на свои войска»; «особых надежд на этот приказ (№ 15. - А. К.) не возлагал»; «дисциплиной (палочной. — А. К.) и держалось его войско. Теперь он не сомневается, что без него остатки его войск все разбегутся»...

Рассеянные по нескольким страницам протокола и тем более - по нескольким часам беседы, эти реплики проходят незамеченными, но стоит собрать их вместе, и... «если это и безумие, то в своём роде последовательное»...

Рассуждая о чём угодно, Унгерн незаметно для своих «собеседников», которые так, кажется, об этом и не догадываются, отводит любые расспросы, связанные с состоянием дивизии, бывшим и нынешним, и реальными планами координации действий от Кобдо до Владивостока. Возникает и впечатление, что он сознательно избегает обсуждения как «восточного», так и «западного» направления своих остающихся неизвестными планов: на востоке был Атаман Семёнов, туда стремилось «войско» барона - предавшее, но, быть может, всё-таки сохраняющее в своих рядах кадры для дальнейшей борьбы (генерал не ошибся, и самые непримиримые из его подчинённых ещё год сражались в Приморье), - а на западе пока держались группировки генерала Бакича, к которому примкнул разгромленный под Улясутаем Казанцев, и Кайгородова (первой из них судьба отмерит срок до декабря 1921-го, второй - до апреля 1922 года).

И напротив, в «беседе» возникает совершенно неожиданная тема «южного направления». «Унгерн считает неизбежным, - записывают ведущие допрос, - рано или поздно наш поход на Северный Китай в союзе с революционным Южным и, говоря, что ему теперь уже всё равно, что дело его кончено, советует идти через Гоби не летом, а зимой, при соблюдении следующих условий: лошади должны быть кованы, продвижение должно совершаться мелкими частями с большими дистанциями - для того, чтобы лошади могли добывать себе достаточно корму; что корма зимой там имеются, что воду вполне заменяет снег, летом же Гоби непроходима ввиду полного отсутствия воды».

Но ведь, консультируя большевиков по вопросу преодоления знаменитой пустыни, барон фактически указывает им и путь к тому самому Тибету, который так любят объявлять его заветной и сокровенной мечтой! Он усиленно «отводит глаза» врагов от восточного и западного направлений - и зачем же, куда же так манит их по южному - их, и так уже обезумевших и опьянённых замыслами Мировой Революции?