Белое и черное

В вопросе Эномото не было ни насмешки, ни скабрезного любопытства. Сабухиро встречался с Тамаки прямо накануне ее смерти, и судя по суровому выражению лица Эномото, тот пытался нащупать в разговоре с приятелем хоть какой-то намек на возможную причину убийства.

— А что делать! Мы же там с ней и были.

— Что потом?

— Что-что! Пошли и как были голые, так в постель и нырнули. Я размечтался, планы на будущее начал строить. Расхвастался — я, говорю, конечно не Эно, главных героев играть не буду, но и на своих ролях успеха добьюсь. И Тамаки тоже подтвердила, что меня ждет успех. Я… У меня… — тут Сабухиро немного замялся. — У меня это в первый раз было, понимаешь? И у Тамаки тоже. А потом мы опять… Эно, а у тебя уже было с девчонкой?

Вопрос прозвучал внезапно, но Эномото ничуть не смутился и все тем же суровым тоном ответил:

— Это не важно. Говори, что было дальше.

— Да не скрывай ты. Было у тебя с Киёми?

— Нет. Мне вообще такие девицы не особо нравятся. Чокнутая она малость.

Сабухиро фыркнул и пристально посмотрел на приятеля:

— Вот оно как! А ей тебя терять не хотелось!

— Оставь это, рассказывай дальше.

— Ну, в общем все было просто замечательно — из койки в ванну, из ванны в койку… А потом спохватились — уже девять скоро. Мы еще разочек с ней в ванну — и я ушел.

Сабухиро опять чуть не ревел.

— Слушай, Сабу-тян, — Эномото строго смотрел ему в глаза. — Я не из дурацкого любопытства тебя о таких вещах спрашиваю. Когда вы с ней разговаривали, не проскакивало ли что-нибудь, связанное с теми убийствами?

— Ах да! — припомнил Сабухиро. — Тамаки забавный вопросик мне задала. Спросила, не знаю ли я, что может значить «белое-черное». Сказала, что ее об этом Киндаити Коскэ спрашивал, и что это страшно важно для расследования. Ну я и начал перечислять то, что знаю. И тут она вдруг как расхохочется!

— Что ты ей назвал тогда?

— Ну что-что, знаешь ведь: если женщина с женщиной — белое, мужчина с мужчиной — черное!

Взгляд Эномото внезапно стал устрашающе грозен.

Только половина пятого, но окрестности уже погрузились в сумеречный мрак. Седьмое ноября. Конечно, в такое время года уже на глаз заметно, что дни стали короче, но сегодня не только этим объясняется ранняя темень. Над Хинодэ словно во время июньских сливовых дождей низко нависло серое небо и беспрестанно моросит мелкий-мелкий дождь — такой мелкий, что его и не видно. Вот только дождь этот совсем не июньский. Холодный.

В красном виниловом плащике, натянув на голову капюшон, Юкико, избегая чужих глаз, вышла из квартиры Кэнсаку. Тамико дома не было, она ушла за покупками. Девочка вышла на улицу. Весь квартал затянуло серой пеленой, даже другого конца не видно. Наименее терпеливые уже зажгли дома свет. Народ с работы еще не пошел, вокруг никого.

Вжав голову в плечи, Юкико направилась к корпусу 18.

Последнее время девочка не могла избавиться от странного ощущения. Нет, скажем точнее, — ей было неспокойно. Она понимала, что Тамико и Кэнсаку заботятся о ней, но не слишком ли они ограничивают ее свободу? Одна на улицу не выходи, незнакомых в квартиру не впускай… Что это все значит, в конце концов?

Был и еще один совершенно неожиданный для нее момент событий.

В четверг вечером Юкико видела в телефонной будке Тамаки. Кроме этого она не видела больше ничего. Ничто больше не осталось у нее в памяти. И все-таки Киндаити Коскэ считал, что Юкико что-то известно и поэтому ее надо оберегать от опасности как лицо, которое знает лишнее.

По традиционному счету возраста Юкико было четырнадцать, но нелегкая жизнь сделала ее старше. Головка у нее тоже была сообразительная. Она прекрасно понимала — если допускать, что она что-то видела в тот вечер, значит, ей должна грозить опасность. У себя в деревне она даже видела такой заграничный фильм — «Убей свидетеля».

(«Но я же ничего не видела. Значит, ничего мне и не угрожает!»)

Остановившись перед квартирой 1801, Юкико вставила в скважину ключ, и тут же за дверью раздалось суматошное хлопанье крыльев и отчаянное карканье.

— Подожди, Джо! До чего ты неугомонный!

Она распахнула дверь. В прихожей стояла кромешная тьма. Юкико прошла в кухню и повернула выключатель.

— Прости, Джо. Заперли тебя одного в темноте, тут кто угодно рассердится.

Юкико прекрасно понимала, почему Джо не в духе. Она подняла боковую дверцу ящика, чтобы протянуть птице ее любимую сушеную рыбку, и вдруг почувствовала, что за спиной у нее кто-то стоит.

Обернулась — и увидела Киёми. Та улыбалась:

— Пришла Джо покормить? Вот заботливая!

Юкико оторопела. Пальцы ее продолжали сжимать птичий корм, взгляд уперся в лицо Киёми. Лицо это улыбалось, но инстинкт самосохранения подсказывал девочке, что улыбка ненастоящая. Что-то опасное крылось за ней.

Джо возмущенно заорал в своем ящике.

Юкико, не реагируя на его вопли, продолжала неподвижно стоять, не сводя глаз с лица Киёми. Сушеные рыбки в ее руке размякли от пота.