Белое и красное

Ирина привыкла к тому, что на нее всегда обращают внимание. Но сегодня никому до нее не было дела. Все были словно загипнотизированы, ее то и дело толкали и даже не извинялись. Она видела только головы марширующих юнкеров. Пока проходили первые ряды, ей удалось разглядеть лица с плотно сжатыми губами, а потом поплыли фуражки и глаза, когда же колонна миновала трибуну — только фуражки, одни фуражки. Какая-то из этих проплывающих мимо нее фуражек с красным околышем была на Леониде. Но какая? Она так и не смогла угадать. Подумала, что он должен идти обязательно в первой шеренге. А Чарнацкий как-то сказал ей, что никогда не наденет русский мундир. Но не это задело ее.

Колокольный звон плыл над Ангарой, над заледенелым Иркутском, Ушаковкой, сливался с паровозными свистками, эхом отбивался от заснеженной тайги. Никогда еще так громко не гудели иркутские колокола. Разве что во время страшного пожара, когда горел город, или в 1913 году, когда Россия — от Тихого океана до берегов Вислы — праздновала трехсотлетие дома Романовых.

Адвокату Кулинскому не надо было пробираться в первый ряд. С высоты своего роста он добродушно наблюдал за теми, кто, чтобы хоть что-то увидеть, лез, толкался, шныряя под локтями, тянулся на цыпочках, боролся за место. С высоты своего роста адвокат видел и меньшевика Церетели, и своего приятеля профессора Чернова, и группку поляков, окруживших флаг с надписью «Польская социалистическая партия». Этот наспех сделанный красный стяг раздражал адвоката, ему вспомнились политические споры польской колонии в Иркутске, приведшие к расколу. Проклятые, неистовые свары! Если бы не это, адвокат Кулинский наверняка стоял бы сейчас рядом с Церетели и Черновым как представитель поляков, живущих в Сибири. И получилось, что в День свободы на трибуне нет никого из тех, кто в этом диком краю уже более ста лет страдал, умирал, боролся или, как, к примеру, Кулинский, добился уважения здешнего общества своим честным трудом.

После парада Ирина сразу же отправилась домой. С трудом пробиралась она сквозь плотную толпу. Издалека увидела жениха своей сестры Тани, он стоял с девушкой, держа ее под руку. Ирина хотела было подойти к ним. Но тут девушка повернула голову, и оказалось, что это не Таня.

«Опять этот старикан. Просто невероятно, — подумал Кулинский. — Стоит с буряткой, ишь, вырядилась в европейское платье, да еще разглядывает праздничное шествие в полевой бинокль, а полковник-то вытянулся возле нее в струнку. Если когда-нибудь буду писать об этих невероятных событиях, обязательно упомяну про старикана. Деталь весьма характерная».

— Огонька не будет?

Кулинский только сейчас обратил внимание на мужчину с землистым цветом лица, кожух на нем латаный-перелатаный, а под кожухом — арестантский халат.

— Политический? — спросил он, хотя на этот счет у него не было никаких сомнений.

Пришлось расстегнуть шубу, чтобы достать спички.

— Из Александровского завода.

Похоже, у мужчины была высокая температура: у него неестественно блестели глаза и его лихорадило, несмотря на кожух.

— Я был на вокзале, когда вас торжественно встречали, — решил продолжить начатый разговор адвокат. — Незабываемый, незабываемый день. Сколько энтузиазма, какой восторг! А народу собралось, пожалуй, не меньше, чем сегодня.

Мужчина стоял насупившись и молчал.

— Понимаю. — Адвокат не мог изменить своей привычке: он не должен упустить возможность расположить к себе любого, пусть даже случайно встреченного человека. — Ну, конечно, было бы куда лучше, если б вся эта толпа высыпала на рельсы и не пропустила поезд, который увозил вас на каторгу. Увы, действительность всегда иная. А ведь эти же самые колокола гудели и в день коронации Николая Второго, я сам помню.

— О чем вы говорите? О каких колоколах? Чушь какая-то!

Адвокат, говоривший по-русски без акцента, уловил в интонации мужчины что-то знакомое. И, не обратив внимания на оскорбительный тон, радостно заговорил по-польски:

— Вы поляк?

— Поляк. А в данный момент это имеет какое-либо значение, черт побери?

«Имеет ли значение? Ну и поколение мы воспитали, — огорчился адвокат. — Кажется, его здорово лихорадит».

Мужчина затянулся папиросой и тут же бросил ее. Закашлялся. Кашлял долго, на лбу выступили капли пота.

— Вы больны. Вам нельзя здесь оставаться.

Адвокат сочувственно смотрел на своего соотечественника. «Им кто-то должен заняться, если до сих пор никто… тем более…» Адвокат даже вздрогнул при мысли, вернее, когда почему-то живо представил себе католическое кладбище, похороны. И себя, произносящего речь над гробом.

— Где вы живете? Я вас провожу.

— Колокола…

Глаза мужчины лихорадочно блестели. Адвокат взял его под руку, и они направились к Главной улице. Недалеко от здания Русско-Азиатского банка у адвоката Кулинского была контора и при ней квартира.