Белое и красное

Капитан Бондалетов утверждает, что Якутск самый безопасный город в России. Только это весьма сомнительно. Якутский Совет прислушался, к счастью, не к его словам, а к мнению капитана Эллерта: тот получил донесение, что охрана близ сторожевой вышки спугнула группу молодых людей, те пробовали гранаты собственного изготовления. Одну такую гранату капитан Эллерт, вытащив из своей полевой сумки, молча положил перед капитаном Бондалетовым, когда тот упрекнул его, что он повторяет бредни темных якутов. Якуты у Болеслава Ивановича, может быть, и темные, но, что они ему беззаветно преданы, это факт! А сейчас это особенно ценится.

И потому никто не возмущается, когда, перед тем как свернуть тройке в ворота, охрана Эллерта проверяет седоков. Из темноты, из морозной мглы не ровен час могут подкатить сани, откуда полетят гранаты. Кровавая расправа. Большевики, правда, никогда не используют подобные методы борьбы. Но времена меняются, и, как знать…

Осаживает лошадей у крыльца Федор, кучер якутского Совета, поспешно соскакивает с облучка и откидывает тяжелый медвежий полог. Ему помогает Иван Шнарев, сын Петра Акепсимовича, специально высланный встречать важных гостей — Соколова и Игоря Ивановича. Остальные гости не были удостоены столь высокой чести. Соколов держит под руку невзрачную, неопределенного возраста женщину, жену, рядом — Игорь Иванович, он старый холостяк. С ними вместе приехала эсерка Вера Игнатьевна. Будущий владелец фирмы «Торговый дом наследников А. М. Шнарева» семнадцатилетний Иван смущен своей миссией. Толком не знает, как поступить — идти ли впереди гостей или за ними, суетится, то обгоняет, то пропускает, сталкивается, просит прощения. От волнения у него краснеют уши. Молодой человек на этом отцовском званом приеме явно чувствует себя неуверенно.

Так же неуверенно чувствует себя и Крысицкий, таксатор мехов с одной из факторий Шнарева, которого хозяин определил в гардеробщики. Несколько дней назад он приехал в Якутск, с предварительным рапортом о зимнем отстреле и отлове и о возможном новом завозе американских товаров. Хозяин рапортом остался доволен и велел Крысицкому задержаться в Якутске дня на три, по случаю устраиваемого в воскресенье приема. Все должно быть элегантно, сказал, Европа, и нужен гардеробщик.

С Петром Акепсимовичем шутки плохи, с ним не поспоришь. Крысицкий расстроился. Гардеробщик — это что-то вроде лакея, а он, Крысицкий, должен быть на таком приеме званым гостем, как верный служащий фирмы. А с другой стороны, уж коли он гардеробщик, должен знать, к кому подбежать да услужливо снять шубу с плеч, а кому дать понять, чтобы клал на загородку, мол, он потом возьмет и повесит. Решил ориентироваться по качеству мехов, а потому чуть не прозевал самых почетных гостей, они появились, когда гардероб был уже забит шубами. Слава богу, молодой Шнарев помог, по его поведению Крысицкий понял, что к этим надо бросаться — в последний момент успел снять потертую беличью шубку с дамы постарше и видавшее виды пальтецо с молодой дамы. «Прохвост», — зашипел, проходя мимо, молодой Шнарев. «Да, растет, растет достойный наследничек у Петра Акепсимовича», — отметил Крысицкий. По привычке, непроизвольно, сам того не замечая, он вешал шубы в зависимости от меха, как бы сортировал. Соболь к соболю. Выдру к выдре. Бобра к бобру. Выставка мехов, которая здесь никакого впечатления ни на кого не производила: давно уж к ним привыкли. А вряд ли встретишь такое великолепие в Москве или Париже. Да, много соболей собрал Шнарев сегодня в своем особнячке.

Вера Игнатьевна поднимается по лестнице, застланной красной дорожкой. А навстречу ей выступает другая Вера. «Однако фигура у меня не изменилась». И она удовлетворенно останавливается у зеркала. Ее спутник словно не замечает этого, он торопится догнать комиссара Соколова. За Верой он заехал по ее просьбе, подвезти на прием.

«Еще год назад не было этих морщин. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь опишет женщину в революции? Прочтет следы, оставленные ею на молодом лице?»

— Вижу, перед тем как войти в зал, вы снимаете с предохранителя наган своей красоты. Хотелось бы знать, кто сегодня станет вашей жертвой, Вера?

Сбоку из зеркала смотрят на нее продолговатые дерзкие глаза, капитан Эллерт, как всегда уверенный в своей неотразимости, пускает в ход один из своих офицерских комплиментов.

— Только не вас, Болеслав Янович. В Якутске вы, по-моему, занимаете должность профессионального ловеласа, а таких я не люблю…

На всякий случай она подпустила сразу две шпильки. Быть может, одна заденет этого циника. Вера Игнатьевна знает: капитан весьма чувствителен к тому, что он из поляков.

— Вы умеете пользоваться своей красотой, и мне трудно вам ответить. Но, смею заметить, когда мужчина приобретет некоторый опыт, он начинает понимать… Понимать, что даже самая распрекрасная женщина не может дать больше того, что у нее есть…

Каков нахал! Вера Игнатьевна лихорадочно соображает, как бы порезче ему ответить, но ее смущают глаза капитана, они неотрывно смотрят на нее из зеркала.