Белое и красное

— А где сознательность? Где революционная сознательность, я вас спрашиваю? — Павляк даже стукнул кулаком по столу. Но что значил его кулак портного в сравнении с пятерней сибирских лесорубов и ленских бурлаков, из которых состоял Совет.

— Советская власть, товарищ агитатор, у нас всего полгода. — Председатель опять сел за стол, в избе стало чуть-чуть посвободнее. — А за полгода человеческую натуру не изменишь. Чтобы человеку родиться, надо девять месяцев. А пока он вырастет…

— Так берете или нет?

— Дать даем, а брать не берем.

Нет, ничего не поделаешь с этой Сибирью. Видно, Рыдзаку придется вытащить бумагу. И все-таки он не торопится, не хватается за бумагу, за наган. Председатель учуял слабинку, а может, силу Рыдзака и нависает над ним, они почти упираются лбами.

— А ты не мог бы, товарищ командир, отогнать эти автомобили верст за пятьдесят отсюда? Глядишь, там уже поработали с народом побольше, может, там он более сознательный?

Рыдзак старался распределить бойцов по баржам так, чтобы на каждой, кроме поляков и русских, были представители других национальностей, и еще ему хотелось, чтобы военнопленные поляки, занесенные сюда ветрами истории с разных сторон света, были не одни. Власть — свое, а жизнь — свое, поэтому на одной барже говорят по-русски и поляки, и русские, и рабочий-австрияк, военнопленный, который сдался в плен еще под Перемышлем. На соседней барже больше слышится немецкая речь, там, кроме немцев, познанцы, силезцы, не пожелавшие умирать за «своего» Вильгельма и потому сдавшиеся в плен. Оживленнее всего на барже, где собралась особенно пестрая дружина, какого языка там только не услышишь! Венгр Иштван Надь и фельдшер Кузьма Михайлов из-под Архангельска, ничего удивительного, что Кузьма знает польский язык, как-никак служил в крепости Иваноград-Демблин, по-польски говорит литовец из отряда Даниша. Знает несколько польских слов и якут, которого включили в польскую роту всего за день до выступления из Иркутска. Есть в отряде и кореец, и даже англичанин.

— Интернационал. Настоящий интернационал, — констатирует Рыдзак.

Янковский внимательно, в бинокль, разглядывает берег. Но делает это, скорее, ради того, чтобы покрасоваться перед Таней и Ядвигой.

— А по-моему, вавилонское столпотворение.

Чарнацкий с улыбкой поглядывает то на Рыдзака, то на Лесевского. Лесевский очень бледен, сидит нахохлившись, такое впечатление, будто он мерзнет, хотя ярко светит солнце и воздух теплый. Миновали кручи, и теперь Лена спокойно течет широкой долиной, хотя вдалеке уже виднеется поворот, за которым опять потянутся крутые берега.

— Ты прав, вавилонское столпотворение или поход аргонавтов.

Лесевский кашляет и украдкой поглядывает на Ядвигу, она сидит ближе всех к нему.

Первая баржа, она впереди остальных метров на двести, подходит к повороту. «Слава богу, еще не сидели на мели», — с облегчением думает Чарнацкий. Заметно круче становятся берега, вот они уже закрывают солнце, на палубе становится холодно.

— На своем пути Лена постоянно пробивает горную гряду. Этим она напоминает мне наш Дунаец в Пенинах. — Лесевский плотнее кутается в шинель.

— Я знаю Дунаец по рассказам, а Лена разрезает настоящий горный массив, это чуть ниже, около Киренска, здесь же всего-навсего холмистая равнина. Когда на лошадях едешь по Якутскому тракту, совсем иначе воспринимаешь этот ландшафт. А с баржи, да еще с середины реки, по-другому видятся и берега, и горы, и долины. Даже теряешь перспективу, как те, кто, находясь в центре событий и участвуя в них, позволяют событиям подхватить себя и нести, отчего тоже теряют…

— Снова похвала нейтралитету.

Лесевский через силу улыбается.

— А Киренск — это большой город?

— Тысячи три жителей вместе с ссыльными. Для ссыльных он как подарок судьбы. А какие там окрестности!..

— Берегись! Мель!

Но было уже поздно. Под днищем баржи заскрежетал песок, какое-то время баржа по инерции продолжала двигаться вперед, даже показалось, что течение пронесет ее через, мель, однако не проскочила, села.

— Придется лезть в воду и толкать, — сказал Чарнацкий, внимательно изучая мель.

— Добровольцы! Раздеваться — и в воду, — скомандовал Рыдзак.

Таня и Ядвига спустились в трюм. Чарнацкий разделся первым.

Баржу столкнули быстро. Продрогшие бойцы торопливо влезали обратно, ледяная вода обжигала. Чарнацкий же нырнул поглубже и минут десять плыл рядом с баржей.

«Ну и здоровье», — с удивлением и завистью подумал Лесевский. И впервые ощутил всем своим нутром, что из Якутии ему не вернуться.