Белое и красное

Рыдзаку необходимо быть в курсе происходящих событий, чувствовать, что не он один плывет со своим отрядом по Лене. Поэтому он напряженно ждет сообщений из Иркутска, инструкций. Он есть и хочет быть частичкой огромной, дисциплинированной, упорно идущей к цели силы.

— Товарищ Чарнацкий, это реально… что японцы, после открытия навигации на Лене, добрались до Якутска? Сами знаете, в Витиме об этом много говорили, столько слухов.

Лесевский ответа не стал слушать. После разговора с Чарнацким он был уверен, что японцы высадиться не могли. А слухов по Сибири много ходило разных, и о падении власти большевиков тоже.

Пулеметы не мешают,
Населенье уменьшают… —

начал новую частушку красногвардеец. Сколько в ней сарказма, настоящего, русского. Лесевский слышал ее в дни своей молодости, в те дни, когда рабочие Лодзи, Петербурга, Варшавы и Москвы самоотверженно противостояли казакам и солдатам, шедшим на них с винтовками наперевес. «Героическая Польша…» — писал тогда Ленин.

Рыдзак куда-то заторопился. Чарнацкий остался на палубе, держась за поручни и глядя вдаль, он чувствовал себя как в родной стихии. Лесевский подумал, что таким, как он, все трудности нипочем, и вспомнился визит к доктору Калиновскому.

— Далеко еще до Мачи?

— Верст триста будет.

— Ну, здесь это не расстояние!

— От истоков Лены до Витима почти тысяча шестьсот верст. Это верховье Лены, за Витимом — среднее ее течение, до Усть-Алдана. Жаль, Юзеф, не увидишь ты, как впадает Алдан в Лену, это выше Якутска. Олекма тоже очень красивая река.

«Да, не увижу, — подумал Лесевский, — и не только Алдан не увижу…» — И, вспомнив иркутскую больницу, поежился. Пока есть воля, ясное сознание, надо гнать эти мысли. Он сам выбрал свою судьбу.

Чарнацкий заметил Томашевского, тот беседовал с подростком-поляком из отряда Даниша. Паренек должен был с бойцами Даниша плыть на «Сперанском», а он перебрался к ним на «Соболь».

Наблюдая за красногвардейцами, с интересом разглядывающими берега Лены, Ян отметил, что все они спокойные, убежденные в правоте и необходимости своего дела, и его самого перестали мучить вопросы: кто они? Карательная экспедиция или группа авантюристов, вынужденная подчиниться дисциплине? Гонимые злой судьбой по свету люди? Нет, теперь они нечто большее…

Комиссия Центросибири сразу по прибытии в Витим установила телеграфную связь с Якутском, которая то и дело прерывалась. Поэтому Слепцов предложил Якутску, чтобы в Олекминск, который находился в подчинении якутского Совета, пришла «Тайга» и там провести переговоры. После колебаний, что было заметно по тексту телеграмм, Якутск дал согласие. Но выдвинул условие, чтобы на пароходе не было ни одного вооруженного человека.

Комиссар Шафран вместе с милиционерами встречал «Тайгу» на пристани.

— У кого есть оружие?

— У меня — винтовка. Похоже, от страха ты даже поздороваться позабыл…

Капитан Богатов стоял на мостике, держась за поручни, и смотрел на Шафрана сверху. Они давно знали друг друга, да и немудрено — тут, на Лене, все были знакомы. Шафран сделал вид, что не слышал слов Богатова.

— Предупреждаю вас, — начал Шафран, обращаясь к Слепцову и прибывшим с ним, — что вы, как представители Центросибири, не имеете права созывать собрания, проводить агитацию. Запрещается вам также перемещаться на «Тайге» вдоль берега. Смотри, Богатов, а то…

Он не закончил своей угрозы. Милиционеры поднялись на палубу «Тайги», где почувствовали себя весьма неуверенно перед лицом властей, приплывших как-никак из самого Иркутска.

— Когда можно начинать переговоры? — спросил Шафран Слепцова.

— Да хоть сейчас.

— Якутский Совет будет готов завтра.

Назавтра между Олекминском и Якутском произошел обмен мнениями с помощью телеграфа.