— А, так ты знаешь Фридриха! Тогда слушай дальше! Я никому это не рассказывала, тебе первому! И почему я это тебе рассказываю, сама не знаю! Так вот, когда я была совсем маленькой девочкой, моя бабушка учила меня танцам. Она мечтала, что я буду танцовщицей. А потом она поняла, что я от нее получила другой дар — я могу видеть прошедшее и будущее. И стала меня учить и этому. Наша семья жила в Гяндже, а потом мой дядя, Мирза-Шафи, перебрался в Тифлис. Очень был очень умный, знаменитый поэт, последователь поэта Джалаледдина Руми, и мы все поехали сюда. Когда мне было пятнадцать лет, я прибежала с поручением от бабушки как-то к дяде и увидела, что он сидит на тахте, в руках у него кяманча, и тут же какой-то пранг, с темнорыжими кудрями, курит наргиле, слушает дядю и что-то все время записывает. Какой он был, этот Фридрих! Совсем как птица, залетевшая из другого мира! Бедная девочка Зулейха потеряла голову и только и думала про рыжего Фридриха!» Безумье сердца моего — известный всем порок. Как грустно: на свече любви сгорел мой мотылек». Мы, персы, все немного поэты. Да, какая я была тогда, в пятнадцать лет! Удержать меня нельзя было! И я решила соблазнить Фридриха! Это было вечером, они оба, и Фридрих, и Мирза-Шафи были пьяны, пьяны от песен, от звуков кяманчи, от газелей, может быть и от вина. Мирза-Шафи пел:
А я решила, что Фридрих должен захмелеть от меня. Мой дядя удалился в свою комнату, а Фридрих остался. И тогда, когда наступила полночь, когда над Метехским замком встала полная луна, я, закутанная с головой в темнозеленое шелковое покрывало, которое в лунном свете переливалось черными сполохами, как чешуя змеи, прокралась через балкон в комнату Фридриха. И стала танцевать танец змеи. От звона моих серебряных браслетов Фридрих проснулся. И увидел в своей комнате меня. Он ничего не понял. Он смотрел, как в лунном свете змея постепенно скидывает свою кожу, обнажая вначале голову, потом грудь и вот перед ним плясала совершенно голая девушка, единственной одеждой которой были браслеты на руках и ногах. О, какая это была ночь! Безумная ночь любви, которую не воспеть ни одному поэту!
А на утро я сказала своей бабушке, что согласна выйти замуж за старого богатого Хассана из Гянджи, но только немедленно. Мой дядя был вне себя от ярости, он сердился и кричал, что без любви нельзя выходить замуж, но я была непреклонна. Бедный старый Хассан! Он относился ко мне как к драгоценной кукле, к которой нельзя притронуться даже пальцем! А потом я родила рыжую девочку, а девочка, когда выросла, родила рыжего мальчика, моего любимого внука Або!
— А Фридрих, насколько я знаю, — задумчиво сказал Ник, — никогда не женился. Прославился на всю Европу своими «Песнями Мирзы-Шафи», и если мне не изменяет память, там есть и посвященное красавице Зулейхе. Послушайте, Зулейха-ханум!
— Вай ме, что ты сказал! — Зулейха-ханум почти рыдала. — Значит он помнил меня, мой Фридрих, с головой, как-будто выкрашенной самой лучшей персидской хной! Что ты мне сказал, пранг! Теперь я самая счастливая женщина на свете! Он еще жив, мой Фридрих?
— Я должен вас огорчить, Зулейха-ханум, Фридрих Боденштедт умер семь лет тому назад, об этом писали все европейские и русские газеты.
— Это уже не важно. Это не важно. Мы встретимся с ним в другом мире. И там будет все. Так что ты хочешь от меня, пранг? Говори и уходите, я хочу побыть одна.
— Сегодня в Сеидабаде убили жену Лятиф-хана, Юлдуз-ханум, и какого-то незнакомого человека.