Белое небо. При необходимости уничтожить

За последнюю неделю, с тех пор, как проводил в Зону команду ученых, Бахаев будто постарел. Не спал, только иногда проваливался в небытие на полчаса-час, почти не ел. Страшные картины, показанные ему духами в день выхода экспедиции, не давали покоя, маячили перед глазами, выматывали душу. Он знал: мир стоит на пороге катастрофы, шансов спастись почти нет. Все просто: или из Зоны выйдут дети, или мир рухнет. Бахаев не понимал, откуда и зачем в Зоне взялись дети, но предвидение было четким, однозначным: или – или. И он ощущал, почти физически, как с каждым днем тает отпущенное время, как реальность затягивает в жуткую, кошмарную воронку, выбраться из которой будет невозможно.

Бахаев еще раз равнодушно глянул на странного человека, но тут из белого морока вынырнула еще одна фигура. Вроде подросток. Бахаев подался вперед, жалея, что нет бинокля, а из Зоны выходили еще и еще, уже точно дети, от шести до двенадцати лет, четверо… нет, пятеро.

Он смотрел, как они бредут к воротам, уставшие, выдохшиеся, и понимал умом, что все закончилось, что мир опять уцелел. И ничего не чувствовал. Ни-че-го. Отстраненно подумал, что вот, можно, наконец, выспаться и нормально поесть, и незачем больше торчать на этой вышке, что в заветной нычке лежит трехлитровая банка тарасуна. Своего, сделанного по дедовскому рецепту.

– Товарищ сержант! – Ожившая рация вернула его к действительности.

Бахаев потянулся к микрофону, но в этот момент из тумана вышли еще две фигуры. Давешние ученые. Даже на таком расстоянии было видно, насколько они измождены. Зона вытянула из них все силы, сейчас это были куклы, пустые оболочки, в которых не осталось почти ничего человеческого.

С ними входило в мир знание, а со знанием надвигались перемены, невнятные, пугающие. А от перемен не отгородишься бетонной стеной и караульной вышкой, мир все время меняется, так уж он устроен. Но еще Бахаев понимал, что нечто неуловимое, главное, составляющее суть и основу его, бахаевского, мира, останется неизменным.

Останется тайга, раскинувшаяся до горизонта, останется Зона, равнодушная и коварная, останется нижний мир, непостижимый и непонятный. Да что там, останется даже эта вышка с не очень-то нужным прожектором, уставившимся в белую, как бумага, стену.

Бахаев нажал клавишу передачи и бросил в эфир одно короткое слово:

– Пропустить.