Белокурые бестии

Самуил Иосифович уже двадцать пять лет безвыездно жил в деревянном маленьком домике в Вырице, переехать куда в свое время он был вынужден из-за редкой болезни крови, требующей повышенного содержания кислорода в воздухе. Пару лет назад Сеня, еще будучи студентом театроведческого отделения ГИТИСа, проводил у дяди свои летние каникулы, он жил у него в Вырице в течение двух месяцев, дядя же, по словам Сени, все это время кормил его исключительно холодцом и даже не давал ему звонить матери в Москву по своему домашнему телефону, из-за чего Сеня был вынужден ходить на станцию, которая находилась в нескольких километрах от их дома. Кроме того, к концу второго месяца пребывания Сени у дяди, он почему-то решил, что Сеню заслало к нему ФСБ, чтобы тот за это время собрал о нем всю необходимую информацию, что он там, в своем уединении, думает и замышляет, какие картины рисует, и все потому, что иногда Сеня, как и положено племяннику, действительно справлялся о здоровье Самуила Иосифовича и о его ближайших творческих планах, которые, в сущности, его очень мало интересовали, и делал он это исключительно из вежливости. Самуил Иосифович, конечно, не сказал так прямо об этом Сене, но поделился своими соображениями на этот счет по телефону со своей сестрой, сениной мамой, которая, в свою очередь, все это передала Сене. В конце концов, Сеня не выдержал, послал дядю на хуй, хлопнул дверью и решил больше туда никогда не возвращаться, чему дядя, в свою очередь, видимо, тоже был искренне рад.

Все это Сеня сообщил Марусе просто так, на всякий случай, чтобы она все это учла, ибо одно неосторожное слово с ее стороны, которое каким-то образом вызвало бы у Самуила Иосифовича ассоциации с его племянником, могло серьезно повредить делу, и она рисковала уже никогда не получить ценных сведений о замечательном ленинградском поэте, которые таким образом и вовсе останутся не известными потомкам.

В Вырице Самуил Иосифович Гердт жил в небольшом домике на берегу озера с женой Ксюшей и собакой, Ксюша была лет на тридцать младше Самуила Иосифовича и очень хорошо готовила. Маруся приезжала к Самуилу Иосифовичу несколько раз, и ее там всегда очень хорошо кормили, причем не один, а два или три раза, когда она задерживалась допоздна. Поэтому она не совсем понимала и вообще с трудом могла себе представить, как и почему Самуил Иосифович кормил своего племянника исключительно холодцом, да и против марусиных звонков по телефону в Петербург и в Москву он тоже никогда не возражал, и даже пару раз сам предложил ей позвонить в Париж, чего ей и мама никогда не разрешала.

Самуил Иосифович, действительно, какое-то время был знаком и с Маресьевым, и с его окружением, поэтому и Роальда Штама он тоже знал довольно хорошо, хотя сам в эту группу он никогда не входил, потому что все это были, конечно, «очень темпераментные и талантливые люди», но совершенно деклассированные и неуправляемые, он же сам в то время заканчивал Академию Художеств, поэтому он с ними иногда общался, но знакомство его было, скорее, шапочным, и поверхностным. Роальд Штам, по его словам, был юноша с очень бледным одухотворенным лицом и чрезвычайно начитанный и эрудированный, до такой степени, что подобного рода эрудитов в дальнейшем в своей жизни ему уже редко когда приходилось встречать. А встречался он со многими: и с Михоэлсом, у которого даже какое-то время успел поработать в театре художником, и с Шостаковичем, и с Прокофьевым, и с Тарковскими, с отцом и с сыном, и с Окуджавой, который даже некоторое время, как и Сеня, жил у него здесь в доме, и с Высоцким, который, по его словам, был человеком очень непростым и скрытным, с Никитой Михалковым, с Кончаловским, с Акимовым, и с Вертинским, когда тот только что вернулся в Союз, и еще много-много с кем…

Соломон Михоэлс, например, был тоже очень и очень непростой человек и с очень развитым чувством юмора. Он рассказывал Самуилу Иосифовичу, как незадолго до него у них в театре работал один народный артист, который к приходу Самуила Иосифовича уже год как умер от бесконечных запоев, он вообще последние годы жизни очень много пил и даже на сцену выходил в нетрезвом виде, текст читал кое-как, да и память у него была плохая, слов не помнил, суфлеры с ним намучились.