Беломорье

Прозрачно-темная вода в «иордане» начала все сильнее и сильнее мутнеть. Вдруг на ней вздулись пузыри, и, теперь уже белесая, вода сразу закипела, искрясь тысячами блесток. Жадно смотрели рыбаки на усеянную пузырями теперь уже молочно-белую накипь. На поверхности бурлящей мути запрыгало множество дужек ярчайшего серебра. Сотни рыбок бились сейчас друг о друга на поверхности воды.

— Го-осподи благослови! — раздался певучий возглас Ерофеича. Сейчас он не казался, как всегда, замызганным старикашкой. Голос окреп, исчезла обычная суетливость» и внушительно строгим сделалось лицо рыбака.

— Благослови господи, — так же величаво ответил Терентий.

Прикладывая обожженные цигарками пальцы по очереди ко лбу, поясному ремешку, правому, затем левому плечу, оба они торжественно перекрестились, кланяясь на восток. Вслед за ними начали молча креститься остальные рыбаки. Лица у всех побледнели, глаза расширились, все глядели, не отрываясь, на бурлящий добычею «иордан».

— С богом, Ерофеич, — строго проговорил Терентий, уступая старику честь первому опустить сачок в искрящуюся серебром матицу. В воздух взметнулись блестящие полоски, и по снегу запрыгала сельдь. Рядом упали другие, а там — еще и еще…

Вот оно, долгожданное время! В настороженной тишине слышалось звонкое шлепанье рыбок. Подпрыгивала и билась друг о друга, искрясь и блестя яркой, как жесть, чешуею, еще не уснувшая сельдь.

Но недолго длилось счастье рыбаков! Много ли надо времени, чтобы двумя сачками вычерпать полсотни пудов? Вскоре по обе стороны «иордана» высились две небольшие кучи вялой сельди с израненными боками, без икры и молок.

— На обратном пути заблудились, сердешные, — горько усмехнулся Ерофеич, вновь превращаясь в суетливого старичка. — Кончилась путинушка, кормилица наша…

— Хоть свежей рыбки какой день на тоне поедим, спасибо и за то скажи, — в тон ему ответил Копа лев.

— Хоть в карманах ребятишкам принесем… покажем, какая такая сей год галли была! — истошным голосом закричал Пушкарев. Он нелепо расхохотался и вдруг повалился с размаху на еще трепетавшую рыбу. Дергаясь всем телом, бородатый мужик рыдал.

Все потупились: рыбакам стало совестно за товарища. Много же надо было выстрадать такому бородачу, чтобы реветь, как баба.

За время сидения на островке рыбаки жестоко изголодались. Теперь сколько бы ни поедали они сладких, промасленных собственным жиром рыбок, досыта не могли наесться. Потребовалась неделя, пока пресытились они «хозяйскими гостинцами» — так назвали трифоновцы улов, пришедший в утро отъезда Трифона.

Прошла неделя, но над решеткой не проплыло и десятка сельдей… Было ясно, что путина заканчивалась.

3

Началась распутица. На косогорах то тут, то там выглядывали наружу бурые пятна оттаявшей земли. Вокруг деревьев и камней с каждым днем все шире и глубже становились воронки, на елях нежно зазеленели кончики ветвей.

С робким жужжанием промелькнула муха, оживленная теплыми лучами солнца. Но больше всего о весне напоминала проезжая дорога, испещренная темными пятнами талой воды.

Трифоновцам приходилось ждать, когда хозяин пришлет лошадь за неводом. Впервые в жизни никому из них не хотелось поскорее попасть домой. Днем и бессонными ночами повсюду — в избушке и на берегу — только и слышался один разговор: чем же прожить год?

— А сколько же мы с хозяина убытку стребуем? — спросил Алешка у отца, лениво жуя опостылевшую рыбу.

— Сколько? Да столько, паренек, сколько ты назначишь, — съехидничал Ерофеич. — Ведь верно, ребята?

Рыбаки хмурились. Не было такого обычая, чтобы хозяин невода платил рыбакам за плохой улов. Нет такого закона, чтобы заставить хозяина возмещать покрутчикам убытки.

— Да нельзя же так! — чувствуя свою правоту, не успокаивался Алешка. — Пузан сам повел нас на проливы! Сам он и невод наставлял!

— А за неводом будто мы не по своей воле волочились? Будто он кнутом нас гнал? Верно ли наставил, плохо ли наладил невод, кому докажешь?

«Показать им луду… Показать, что ли? — до боли щипал себе бороду Терентий. — Ну, а толку что? Только потеряю две десятки, что Трифон о рождестве посулил, да навек лишусь его поддержки…»

И, опасаясь, что ему не выдержать молчания, Терентий толкнул дверь избушки, вышел и медленно побрел по льду.

У берегов на поверхности льда все шире и шире растекались лужи. Вначале они напоминали причудливой формы зеркала — так точно отражались на ровной поверхности луж желтоватые облака и голубизна неба с ослепительным кружком солнца. С каждым днем эти лужи ширились, сливались одна с другой, постепенно превращаясь в озерки. Когда ветерок пробегал по их поверхности, на огненной чешуе рассыпалось, горя и сверкая, великое множество солнц.

«Сказать или не сказать? — жмурясь от ослепительного блеска солнечной ряби, думал Терентий. — Сказать, так что получишь с артели? Смолчу, так на двадцать целкашей жратвой запасусь! А все-таки неладно молчать…»

Обдумывая, как же поступить, Терентий отошел от избушки и свернул в лес.