Беломорье

— Егорка Цыган хозяйство рушит! — выкрикнула с порога Настя Мошева. Запыхавшаяся от быстрого бега, румяная и сияющая еще не сошедшим праздничным оживлением, она казалась сейчас особенно красивой. — Ну, маменька! Люди бают, что Цыган все горшки расхлестал. — От смеха у Насти жемчужной нитью блеснул ровный ряд зубов. — А Санька Фомичев байт, что Дарьюшка, как и в прошлый год, на карачках ползала, черепки подбирала да во весь голос ревела. Я и то с Дуняшкой сама слыхала, как…

— Здорово нахлестался Цыган, — входя в горницу, все еще по-уличному громко подтвердил слова сестры Федюшка. — Утром сам видел, как Егорка свою часову цепочку на водку у Афоньки сменял. Это оттого сейчас парень горшки хлещет, что Санька его Верку почитай все гулянье подряд катал. Теперь Егорке в кулак свистеть, на парочку поглядывая… Санька за зря весь праздник не стал бы ее катать. Вот помяните меня, этот парень своего не упустит!

Шинкарь Афонька сильно разбавлял водку крепким настоем хмеля, и от этого его питье становилось, как говорили пьющие, злее. Поморы догадывались о проделке, очень выгодной шинкарю, но товар его ценили — сотка «афонькинова зелья» действовала сильнее сотки, взятой у сидельца в казенке. Правда, голова болела больше обычного, но даже это засчитывалось в пользу шинкаря. «Что за питье, ежели башка опосля не трещит? — рассуждали любители выпить. — Сколь крепко выпито, значит, должно голове трещать!»

Егорка очнулся от тяжелого забытья только поздно вечером. Отчаянная боль раскалывала череп. Егорке казалось, что он наглотался чего-то раскаленного — так жгло «под вздохом». Матери в избе не было. На столе чадила коптилка, возле белели черепки разбитой посуды и блестела вода в ковше. Было понятно, что черепки разложены матерью для укора, а вода подготовлена ею для смягчения неизбежной изжоги. Выпив залпом стылую воду, Егорка вышел на улицу и направился к дому Веруньки.

Одно из освещенных окон ее избы не было задернуто занавеской. Сквозь узоры промерзшего стекла Егорка увидел тень девушки. Ритмичное взмахивание руки указывало, что она вяжет сеть, а по движению губ он понял, что она с кем-то разговаривает. Наверно, у нее был Ружников. Верунька сидела у незадернутого окна в доказательство ее верности Егорке. Но заходить к Веруньке сейчас было поздно и бесполезно. «Двум волкам в одну овчарню не пихаться», — учит в таких случаях поморская пословица.

Нездоровая дрожь все чаще и чаще пробегала по телу Егорки. Мысленно обругав девушку и посулив ей всех бед, Егорка побрел сам не зная куда. Так он дошел до околицы села, где в это время появилась группа подростков, скупо освещенная огнем двух фонарей. Считалось, что им еще рано заводить в селе вечору, потому они проводили свои посиделки в соседней деревушке, где одинокая старуха уже не первое десятилетие сдавала избу под вечеринки.

Не желая встречаться с подростками, Егорка укрылся за часовенкой.

— Давай, Маринка, спляшем на прощанье, что ли? — проговорил один из пареньков.

— Хочу, да не с тобой, Санька. Шибко долго ответы подбираешь! Давай ты, Зосимка, как вчерась?

В знак согласия Зосима заломил шапку и уперся кулаками в бока щегольской куртки.

— Давай, — радостно тряхнул он головой. — Расступись, ребята. Чай, Федотовы за ответом не стоят.

Освещаемая фонарями, в середину круга встала девочка в сшитом по росту тулупчике и с такими пышными сборками, что они от каждого движения, как живые, шевелились вокруг ее тоненькой талии. Гармошка лихим перебором негромко проиграла начало плясовой. Озабоченное лицо девочки оживилось усмешкой. Она кокетливо подбоченилась и тоненьким голоском зачастила:

Погорюй, моя головушка,—
Потерять тебе зазнобушку,—

и, показывая пальцем на Зосиму, изменила веселый тон на грустный:

Только святошна наступит… —

и, сделав поклон Саньке, слезливо закончила:

С Санькой поп меня окрутит!

Все в компании, один громче другого, рассмеялись. Каждый из них знал, что Санька безуспешно ластился к Маринке, а она «голубилась» с Зосимкой. Эта частушка обидела Зосиму, и он, ревниво тряхнув головой, тотчас отчеканил:

Свое счастье потеряешь,
За меня коль не пойдешь!
Я один денек проплачу,
Ты — навеки пропадешь!

Приплясывая, Маринка раздумывала — чем бы ответить. Наконец задорным голоском она пропела только что сочиненную частушку:

Милый, сватайся, не сватайся,
За тебя не выйду я!
Сиротиночка ты бедный —
Богач тятька у меня.