Беломорье

— Прорва эка! — неизменно выкрикивала хозяйка слова, которые она с детства слышала от матери, а та в свое время от бабки. — Не от смерти ли отъедаться… Кто знает еще, что заловите сей год?

Сама хозяйка успевала проглотить одну, много — две горячие ватрушки. Ей самой люто хотелось поесть шанежек. Но так повелось исстари — хозяйке должно противиться, а семье — требовать добавки.

— Не в захребетниках сижу! — стучал кулаком о стол муж, повторяя каждую весну одни и те же слова, слышанные им еще в детстве от отца. — Твое дело невелико, знай пеки да пеки. Это моя забота добывать.

В ответ хозяйка обычно вспоминала бог знает когда пропитый целковый: — «то ли не на это ты шибко горазд», а детям раздавались, правда, не зло, шлепки. После всеобщего гвалта, вполне безопасного для хозяйки — в трезвом виде мужу драться не положено, — в семье наступал мир. Нарушались строгие установления поста — на скорую руку разводилась мука, и начиналось печение блинцов с тем практическим расчетом, что полусырое тесто плотнее ложится в брюхе.

— Шибко богатущие стали, — примирительно ворчала хозяйка, поливая на яростно шипящую сковородку жидкое-жидкое тесто. — Што-то через месяц есть будете-е?

Опять наступало блаженство — чаепитие с крохотным — едва пальцами захватишь — кусочком сахара. Не спеша глотались блинцы, до того горячие, что обжигались губы и язык. Вот оно лакомство, о котором тайно думалось всю голодную предвесеннюю пору!

В это утро наедались досыта! Затем, продолжая блаженство, хозяин накуривался до одури махоркой и, подражая богачам, заваливался отдохнуть. Ребятишки спать не ложились. Выпятив животы, они выходили на улицу, чтобы похвастаться перед сверстниками едва ли не удесятеренным числом съеденных блинцов. Но походка «порато наевшегося» вскоре надоедала всем, и тогда детвора, как в обычное время, затевала немудреные игры.

Хорошо баловаться, если знаешь, что в печи упревает густая каша, которую затем сдобрят золотисто-прозрачным маслом, и не придется глотать опротивевшую болтушку — горсть муки, разведенную в воде.

К вечеру, после сытного обеда, начиналось, как в престольный праздник, хождение по гостям. Угощения в этот день не полагалось, но табак гости курили обязательно хозяйский.

4

Трифоновцы дружной артелью отправились к хозяину. Все понимали, что будет разговор о новом корщике. Подталкивая друг друга, рыбаки оробелою гурьбою ввалились на кухню. Трифон вышел из горницы — туда бедноту пускали только при расчете за лов, называемом дуваном (дележом), или на званые обеды.

— Афонька-то как номер, — сумрачно взглянув на них, буркнул хозяин, — не христианскую кончину, видать, бог сулил. Прости его, господи. Вечная память рабу твоему Афанасию!

Все, вслед за хозяином, истово крестились и кланялись разукрашенным яркой фольгой иконам. Насмешливо косясь на покрутчиков, Трифон Артемьевич долгое время молчал. Те тоже молчали, ожидая хозяйского слова.

— Сей год решил я на проливах промышлять, — наконец проговорил хозяин и, закурив тоненькую папироску «Тары-бары», предложил: — Курите, братцы!

Но никто не обратил внимания на хозяйское угощение. Решение хозяина ошеломило всех. Минуту-другую в кухне было тихо, затем раздались выкрики:

— А если на пустое место снасть поставить?.. Кто ее знает, каким проливом сельдь пойдет? Галли-то капризна! На тонях дело испытано и надежно! На проливах, може, ни черта не наловишь?

Хозяин сумрачно молчал. Лениво поворачивая голову то к одному, то к другому рыбаку, он терпеливо дожидался, когда они успокоятся.

— Кто как хошь. Неволей не зову, а снасть — моя! — проговорил давно подобранные слова Трифон Артемьевич. — Или со мной, или на тоне — хоть штанами лови галли. Мой невод, не ваш!

Хозяин усмехнулся, глядя на растерянные лица покрутчиков, и медленно ушел в комнату. Громко захлопнув за собою дверь, он дал понять рыбакам, что вход в горницу запрещен. Взволнованные рыбаки не расходились. Каждый из них теперь уже во все горло ругал хозяина, приводили доводы против лова на проливах. Вскоре из горницы вышла добродушная хозяйка.

— Уходили бы вы, ребятушки, — пугливо косясь на дверь, зашептала она. — Хозяин отдохнуть прилег. Уж как-нибудь дома обсудите… Не серчайте на него, землячки, еще занедужится он… Человек-то болезненный!

Начались пересуды по домам. Каждый рыбак из артели Трифона Артемьевича, как родившийся в этом селе, имел право на свою долю в топях. Однако никто из них не имел невода, который стоил едва ли не две сотни рублей. Штанами, как посмеивался хозяин, сельди не наловишь! Запасные неводы пылились в амбарах других богачей, но между хозяевами была круговая порука — не потакать покрутчикам.

Рыбаки отправили Терентия доказать хозяину всю рискованность лова на никому не известных проливах. Трифон не стал много разговаривать с рыбаком.

— Моя снасть, Терентьюшка, значит, и воля моя, — с недоумением развел он руками, словно сокрушаясь, что рыбаки этого не понимают, — разве не я над неводом хозяин?