Беломорско-балтийский канал имени Сталина

Прошли столетия. Петр Первый, идя из Архангельска завоевывать невские берега, проплыл тем же путем. В плане государственных работ им был намечен канал из Сороки в Онежское озеро. Дворянская контрреволюция восемнадцатого века сочла более выгодным вместо осуществления петровских замыслов без затрат непосредственно выколачивать зерно из мужицких душ. В девятнадцатом веке архангельские губернаторы, заинтересованные в оживлении края, подавали докладные записки о пользе прорытия того же канала. «Навек во всем мире будет прославлено имя того, кто построит это величайшее сооружение», — говорится в одной из книг. Царское правительство предпочитало обходиться без вечного прославления. Россия была отдана на легкий грабеж иностранцам, великим князьям и дворцовому кругу, всевозможным расторопным проходимцам. Российский империализм с картонными башнями на дредноутах, с неизмеримой тупостью надутого великодержавия — залитый кровью рабочих и безоружных «инородцев», — шагал по линии наименьшего сопротивления в пропасть, куда история и плюнула вслед.

Товарищ Рапопорт развертывает на полу огромную карту севера с красной чертой — трассой Беломорско-балтийского канала. Все то, что некогда — у костра, где-нибудь на берегу Выга, под крики гусиных клинов — померещилось кондотьерам. Это издревле задуманный и только социализмом по-новому и куда шире выполненный путь из полярных вод в Балтику. Но на этом и оканчивается сходство.

Дальше начинается то, что не мерещилось кондотьерам.

Иностранцы, осматривая наши новые заводы, гидротехнические сооружения, сельскохозяйственные гиганты, недоумевают — будем надеяться, скоро поймут и перестанут недоумевать: каким секретом владеют большевики, чтобы варварскую и вконец разрушенную страну за шестнадцать лет превратить в мощную мировую державу, разворачивающую на глазах у мирового кризиса неограниченные, почти не охватимые фантазией материальные возможности.

Изумляясь этому, забывают, что то, что неразрешимо или невозможно там, в том мире, социализмом превращается в новый рычаг строительства. Так борьба с кулачеством за высшие коллективистические формы сельского хозяйства, борьба не менее подчас упорная и страшная, чем, быть может, гражданская война 1918—1921 годов, борьба, где противник, бросив обрез, взялся за более губительное оружие — умерщвление скота, не-засев, саботаж, призвал на помощь голод, — борьба эта привела к одному из последствий — к постройке в шестьсот дней Беломорско-балтийского канала и к дальнейшим возможностям, о которых, ползая по карте, и рассказывает Рапопорт.

Карельская сосна, растущая на каменистых холмах, на скупом слое грунта, обладает драгоценными качествами: тонкослойна, пряма, высока, лишена сучьев. До революции лесными богатствами Карелии владели четыре лесопромышленных фамилии — братья Беляевы, братья Хозяевы и др. Леса эксплоатировали хищнически, из населения выжимали пот колониальными приемами. Край оставался нищим, малолюдным и диким. Эмигрировав в Финляндию, Беляевы, Хозяевы и другие организовали из-за рубежа систему шпионажа и вредительства по всей Карелии. Только теперь, когда артерия канала прорезала край, удалось обнаружить и разорвать густую сеть интервенционистских замыслов.

При правильном лесном хозяйстве Карелия должна давать ежегодно четырнадцать миллионов кубических метров сплошной древесины (фест-метров). До сих пор недовырубка доходила

Toe. Ста.шн на канале

до пятидесяти процентов, целые массивы драгоценной сосны старились и гнили на корню. Лес — основное богатство этого края, раскинутого среди каменистых болот, затем — строительный камень, рыба и минералы.

Беломорско-балтийский канал — это начало стройной системы социалистического освоения края. Система оформилась в комбинат, куда включены все формы производства — от добычи редких металлов до сельского хозяйства. Большевики развертывают строительство на площади, превосходящей по размеру центральную Европу, в срок от двух до трех лет. В краю «непуганых птиц», издревле напуганных лесных мужиков, на родине Кале валы, возникнут города, заводы, селения, в глубине лесов лягут шоссейные дороги, зашумят хлеба и кормовые травы на осушенных болотах, коричнево-ледяные воды рек устремятся в улитки турбин, суровая ночь полярного круга озарится огнями. Дома культуры, театры, клубы станут на месте зимовищ, где еще вчера человек спал на еловых сучьях у погасающего костра и Хозяин (или Он. как его здесь зовут, — медведь) проходил осторожно нюхать человечий дымный запах.

Гак должно быть через три года.

Все это может показаться мечтой из утопического романа. На кои чорт, в самом деле, его степенству Беляеву понадобился бы драматический театр на полторы тысячи душ на высоко.м берегу Выга, в Надвоицах, дочерна прокопченной рыбачьей деревне, где нынешним летом разбивается площадь для пятидесятитысячного города! Его степенство подумает в Гельсингфорсе за газетой:

«Что они — очумели? В Европе города травой порастают, а они...» (и бросит газету, конечно).