Белорусцы

Вот он, Мстиславль! Увидели на холме город зеленый под заходящим солнышком и остановились, сгрудились. Как пасхальный кулич, украшенный куполами и маковками, поднялся он над окрестностями. Одна церковь, вто­рая, третья... Один костел, второй... Купола сияют, с неба ясный свет льется, словно сам Бог длань свою простер над этим местом земным, и живут тут люди да радуются. И ждут не дождутся их, ратников, людей и людишек Алексея Михайловича с пищалями, мушкетами, пиками, шестоперами да полевыми пушками.

Церкви — это хорошо, вот только кто там обращается к Богу? Не униаты ли? Слышно было: отнимают униаты храмы у православных. Ничего, теперь все будет, как было, как при наших отчичах и дедичах.

Сильно устали ратники к вечеру, а разом поднялось настроение. Все будет легко и хорошо, если так красиво. Непонятно только, почему князь Трубецкой приказал расположиться в пойме реки на ночь. И где каша? Поче­му молчит князь?

Осадив Замковую, Трубецкой приказал снова послать парламентеров к городскому воеводе, но опять мстиславцы ворота парламентеру не открыли. Это и привело в ярость. Такого — чтобы отказались разговаривать — у него еще не было. Да еще и смеялись за воротами. Кроме того, скоро Трубецкой узнал, что мстиславский воевода Друцкой-Горский собрал жителей на Зам­ковой горе, держал перед ними слово, и все вопили в ответ: «Бьемся!» Это кто и с кем собирается «биться»? У него, Трубецкого, больше восемнадцати тысяч войска, не говоря о пушках, а у них?.. Главное, были на Замковой и церковники: ксендзы, попы и униатские, и православные, — отслужили всяк по-своему, тоже призывая к отсечи. Ксендзы — понятно, знают, что их ожи­дает, то же и униаты, но православные?! Должны понимать: их жизнь не пе­ременится, ничего у православных не возьмем, все оставим как есть, ни поло­ну не будет, ни разорения.

Понять здешний народ трудно. Лезут католики в каждую щелку, два костела подняли меньше чем за пятьдесят лет, униаты выжили православ­ных с Афанасьевского пляца, — а все равно вопили все вместе: «Бьемся!» И конечно, местный воевода вдохновлял всех.

Рассказал обо всем этом переметчик. В одежде переплыл Вихру, посколь­ку на мосту стояла мстиславская стража, по лугу промчался к деревне Заре­чье. Дело было ночью, но его заметили с моста: луна светила ясно. Ударили из мушкетов, да не попали, кинулись вслед двое с саблями, — но тут удари­ли из мушкетов московиты, — остановились.

— Ведите его сюда, — приказал князь.

Ввели тотчас, видимо, знали, что князь пожелает увидеть, держали за дверью. Переметчик — это всегда хорошо, но стража с ним не церемонилась: впихнули грубо. И один глаз заплыл: поставили на всякий случай печатку, — вдруг не переметчик, а шпег?

Бросили на колени перед князем. Переметчик был еще молодой мужчина, лет тридцати. Рыжая бородка, рыжие волосы на голове торчком. Одежда на нем была мокрой, видно, не дали возможности хотя бы отжать.Трясло его и колотило от страха и холода.

— Говори! — приказал Кулага, полуполковник по званию, самый близкий Трубецкому человек.

— Православный я... — заговорил переметчик. — Кукуем меня зовут...

— Чего перекинулся к нам?

— Православный я! — твердил он.

Трубецкой внимательно разглядывал его. Переметчиков он повидал нема­ло, все тряслись от страха, не зная, что их ожидает, а у этого и руки, и ноги ходили ходуном. Кулага заметил интерес князя, стал расспрашивать.

— Пушки в городе есть?

— На Замковой есть. Может, три... может, четыре... Не знаю. Я их не видел.

— А мушкеты, пищали?

— Которые огнем бьют? У шляхты есть. А еще шабли у них, а у холопов... у кого что. У кого топор, пика... Бердыши есть.

— Что они? Собираются открыть ворота или нет?

— Того не ведаю. Воевода, войт стоят за войну.

— А люди?

— Молчат.

— Ляхов много в городе?

— Ляхов мало. Католиков много. Два костела поставили! Унияты тоже... две церкви отобрали!...

— Что ж вы отдали?

— Это попы отдали. Им все равно как молиться, а народу не все равно. Бить их надо!

— Понятно, — произнес Кулага. — Будешь бить?

— Буду, панок, — ответил переметчик и за такие слова тотчас получил пинок сзади.

— Тут тебе не Литва, холоп!

Кивком головы Трубецкой приказал увести переметчика.

Униатов князь Трубецкой ненавидел больше, чем католиков. Католики — что ж, какие есть, такие есть, открытые враги православия, а униаты — волки в овечьей шкуре, еретики, изменники, предатели православной веры. И ясно сказал Алексей Михайлович перед походом: католикам не быть, униатам не быть, жидам не быть на русской земле. Ну, жидов в Мстиславле мало, а вот в униатство попы перетащили половину людей. Понятно: кто скрепя сердце, а кто и земного ради благоденствия переходил в унию, тащили за собой людей. Что ж, будет им и Папа Римский, и Чистилище.

Ярость его объяснялась еще и тем, что намерен был первым оказаться у Борисова, прежде Черкасского и Шереметева. Только и не хватало застрять у Мстиславля.

К этому времени мстиславскую стражу на мосту, что не пожелала сда­ваться, утопили в реке.