Белорусцы

Полк шел без обеда, рассчитывали, что в Мстиславле, как и в Рославле, будет приготовлена каша на всех, — шагали дружно и чем ближе к городу, тем веселее. Конечно, сам Трубецкой мог найти возможность поесть — кто осудит немолодого князя? — хотя бы пожевать мака, что поднесли ему купцы в Рославле, или орехов, которых начистил для него полковой поваренок Митька, — нет, он хотел быть заодно с войском. В Хославичах, когда до Мстиславля оставалось тридцать верст, поваренок с горшком каши встал на дороге, но князь его прогнал. Тем более, что увидел: скачет во весь опор навстречу всадник и всадник этот никто иной как его посыльный, что еще с вечера поскакал в Мстиславль — повез грамоту Алексея Михайловича. Гра­мота была известная, о том, что белорусцам нечего опасаться, пускай откроют город и спокойно ждут гостей. Спешился у самой морды коня Трубецкого, рухнул на колени.

— Не пропустили меня к воеводе, княже! — прокричал, запыхавшись.

Раз за разом кланялся посыльный у копыт княжеского коня, будто истово

бил в церкви поклоны — сильно испуган был вестью, которую привез, и то: плеткой мог получить по спине, хотя и безвинен. Князь никогда долго не думал, как поступить: вспыхнут черные глаза — загорятся даже глубо­кие глазницы, просвистит трехвостая татарская плетка. И лучше не подавай голос: охнешь — получишь еще раз и два, — сколько его рука захочет. Впро­чем, вскрикнешь — получишь то же самое. А если хорошая весть, мог даже сойти с коня, принародно расцеловать посыльного.

— Как вымерли! — продолжал посыльный. — Кто спряталася за городенем, кто ушел из города! Только собаки бегают! Мост подняли... Перелез овраг, кричал, бил в ворота — смеются за городенем, иди в Москву, юрода, кричат...

«Смеются?..» — разом закипело в груди Трубецкого.

Очень хотелось князю полоснуть его плеткой за такую весть, но и пока­зывать гнев нельзя: нет причины, а впереди по земле белорусцев долгий путь. Плеткой он угостил своего коня и помчался вперед, словно и вообще ничего особенного не услышал. Проскакал, опередив головной строй рейтеров на три версты, и остановился: вдруг подступила одышка, словно не на холеном жеребце скакал, а бегом бежал. «Старость», — подумал. Одышка стала возни­кать в последний год без всякой причины, достаточно было малого волнения, и так же вдруг исчезала. Долго сидел, пригнувшись к луке, но когда показа­лись головные конные желдаки, выпрямился и помчал обратно. Проскакал до самого конца строя. Шли ровно, бодро, сотенные стяги с большим кре­стом посередине, увидев приближающегося князя, подняли высоко. Сотник Бурьян, взвеселившись душой, что-то крикнул своим боевым холопам, и они тотчас грянули: «Слава!» Особенно хорошо шли стрельцы: пищали с перевязями-берендейками для пороха, сумки для фитиля и пуль, бердыши на спине, сабли или шпаги на боку. Все это радовало и веселило князя.

Долгорукий, Пожарский и Куракин шли со своими полками. Он их позвал, не слезая с коней, коротко обговорили мстиславскую новость. Да и о чем говорить? Мстиславль без помощи королевских войск — шишка на ровном месте, и не заметим как сковырнем.

Возвращался в голову колонны и опять услышал дружное: «Слава!» Музыканты-сиповщики и барабанщики тут же грянули марш. Хорошо начи­нался поход!

Ратники князя Трубецкого любили. Многие не впервые шли с ним походом, знали, что зря в битву князь не пошлет, обед, хотя бы раз в день, обеспечит. Однако был строг: «А деревень бы не жечь, те деревни вам при­годятся на хлеб и на пристанище; а кто учнет жечь, и тому быть во всяком разорении и в ссылке, а холопу, который сожжет, быть казнену безо всякой пощады». И приказ свой исполнял четко.

До Мстиславля оставалось верст пятнадцать-двадцать.

***

Плотник Никола Белый был хорошо известен на Мстиславщине. И не только потому, что руки золотые, а потому что вперед денег не требовал да и вообще цену не назначал. «Сколько дадите», — говорил. А вот чтобы за стол позвали, это любил, причем всенепременно с крепкой горелкой. Кое-кто и пользовался этим, так напаивали его, что забывал, где он и с кем. Но не позови за стол после работы — топор на плечо и пошел. А назавтра уже не придет, даже если крышу крыл — недокрыл. «Пошли, Никола! Горелки у меня полный глек!» — «Ну и пей, хоть залейся». Хоть танцуй перед ним — не вернется.