Белоснежка должна умереть

Кристоф в последние дни вплотную занимался этим вопросом, и его оптимизм быстро улетучился. Продавец Биркенхофа утаил от Пии, что на участке, на котором стоял дом, строительство вообще было запрещено из-за высоковольтной линии электропередач. Его отец когда-то после войны построил здесь сарай и с годами без всякого разрешения расширил и надстроил его. Шестьдесят лет никому до этого не было дела, пока она, ничего не подозревая, не подала заявку на разрешение на перестройку.

Пия быстро покормила кур, потом позвонила Боденштайну. Не дозвонившись, она отправила ему эсэмэску и задумчиво пошла в дом, который вдруг показался ей чужим. Она на цыпочках пробралась в спальню.

— Ты что, уезжаешь? — спросил Кристоф.

— Да. Я тебя разбудила?

Она включила свет.

— Да нет, я тоже не мог уснуть. — Он смотрел на нее, подперев голову рукой. — Полночи ломал себе голову, что нам делать, если они и в самом деле от нас не отстанут.

— Я тоже. — Пия присела на край кровати. — В любом случае я подам в суд на этих ублюдков, которые мне продали усадьбу. Они сознательно и намеренно ввели меня в заблуждение, это же факт!

— Это будет не так-то просто доказать, — заметил Кристоф. — Я сегодня посоветуюсь с одним другом, который разбирается в таких вещах. А пока давай ничего не будем предпринимать.

Пия вздохнула.

— Я так рада, что у меня есть ты… — тихо произнесла она. — Не знаю, что бы я сейчас без тебя делала.

— Если бы я не появился в твоей жизни, ты бы никогда не подала эту заявку на строительство и ничего бы не было. — Кристоф криво ухмыльнулся. — Ладно, не вешай нос. Работай спокойно, а я займусь этим делом, хорошо?

— Хорошо. — Пия заставила себя улыбнуться. Потом наклонилась к Кристофу и поцеловала его. — Представления не имею, когда я сегодня вернусь домой…

— Обо мне не беспокойся, — улыбнулся в ответ Кристоф. — У меня сегодня дежурство в зоопарке.

* * *

Он узнал знакомую фигуру еще издалека. Она стояла в свете фонаря на автостоянке рядом с его машиной. Ее рыжие волосы были единственным цветным пятном на фоне туманной мглы. Боденштайн помедлил немного, потом решительно направился к ней. Козима была не той женщиной, от которой можно отделаться, всего лишь бросив трубку телефона. Он, собственно, должен был предвидеть, что рано или поздно она его где-нибудь поймает. Но он был настолько поглощен расследованием, что оказался неподготовленным к такой встрече.

— Чего ты хочешь? — спросил он неприветливо. — У меня сейчас нет времени.

— Ты же не перезвонил, — ответила Козима. — А мне надо с тобой поговорить.

— Вот как? С чего это вдруг? — Он остановился перед ней и посмотрел на ее бледное, но спокойное лицо. Сердце у него колотилось, ему лишь с трудом удавалось сохранять спокойствие. — Столько времени у тебя не было такой потребности. Говори со своим русским другом, если тебе приспичило с кем-нибудь поговорить.

Он достал ключи от машины, но она не собиралась отступать и встала перед дверцей.

— Я хочу тебе объяснить… — начала она, но Боденштайн не дал ей договорить. Он всю ночь не спал, а сейчас ему срочно нужно было ехать — не самые благоприятные предпосылки для такого важного разговора.

— Я не хочу ничего этого слышать! И у меня действительно нет времени.

— Оливер, поверь мне, я не хотела причинить тебе боль! — Козима протянула к нему руку, но тут же опустила ее, потому что он отстранился. Ее дыхание белым облаком клубилось в морозном воздухе. — Я не думала, что дело зайдет так далеко, но…

— Перестань! — вдруг закричал он. — Ты причинила мне боль! Такую боль, какой мне никто еще никогда не причинял! Я не хочу слышать никакие извинения и оправдания, потому что, что бы ты ни сказала, ты уже все равно все разрушила! Все!

Козима молчала.

— Одному богу известно, сколько раз ты мне еще изменяла, так же привычно, как и врала мне! — продолжал он, стиснув зубы. — И чем ты там занималась в своих путешествиях! В скольких постелях ты валялась, пока твой наивный, доверчивый муж, как образцовый бюргер, сидел дома с детьми и ждал тебя! Может, ты даже смеялась надо мной, над моей глупой доверчивостью!

Слова хлынули из его оскорбленной души, как ядовитая лава; наконец-то он дал волю накопившимся чувствам. Козима невозмутимо слушала, не пытаясь остановить этот огнедышащий поток.

— София, скорее всего, вообще не мой ребенок, ее папаша — какой-нибудь из твоих косматых, пустых киношников, с которыми ты так любишь общаться!

Он умолк, почувствовав чудовищность этого обвинения. Но было поздно, его уже нельзя было взять назад.

— Я был на триста процентов уверен в нашем браке! — проговорил он сдавленным голосом. — А ты мне врала и изменяла. Я больше никогда не смогу верить тебе.

Козима расправила плечи.

— Да, с моей стороны наивно было ожидать от тебя другой реакции, — ответила она холодно. — Ты, как всегда, уверен в своей правоте и не признаешь никаких компромиссов. Ты все видишь только со своей эгоистической колокольни.