Белоснежка должна умереть

— А с какой еще колокольни я должен это видеть? С колокольни твоего русского любовника, да? — Он сердито фыркнул. — Если кто-то из нас и эгоист, то это ты! Ты двадцать лет не спрашивала моего мнения и неделями пропадала по своим творческим делам. И я с этим мирился, потому что твоя работа — это часть тебя. Потом ты забеременела, не удосужившись поинтересоваться, хочу я еще одного ребенка или нет. Ты сама все решила за нас обоих и поставила меня перед свершившимся фактом. При этом ты прекрасно знала, что, имея маленького ребенка, ты уже не сможешь так лихо мотаться по всему свету. Потом ты от скуки заводишь себе роман, а теперь упрекаешь меня в эгоизме?.. Это было бы смешно, если бы не было так грустно!

— Когда Лоренц и Рози были маленькими, я, несмотря на это, могла работать. Потому что ты тоже иногда брал на себя ответственность за то, что происходит в семье… — возразила Козима. — Но я пришла сюда не для того, чтобы дискутировать с тобой. Что случилось, то случилось. Я совершила большую ошибку, но не собираюсь посыпать голову пеплом и падать перед тобой на колени, чтобы ты меня простил…

— Зачем же ты пришла?

Его мобильный телефон звонил и вибрировал, но он не обращал на него внимания.

— После Рождества я на месяц уезжаю. Буду сопровождать экспедицию Гаврилова по Северному морскому пути. И тебе придется на это время взять на себя заботу о Софии.

Боденштайн молча уставился на жену с таким выражением, как будто она только что дала ему пощечину. Значит, Козима пришла не для того, чтобы просить у него прощения, нет, она уже давно приняла решение относительно своего будущего, в котором ему, очевидно, отводится роль бебиситтера, не более того.

— Я надеюсь, ты шутишь?.. — почти шепотом произнес он.

— Нисколько. Договор я подписала уже давно. Я знала, что тебе это не понравится. — Она пожала плечами. — Мне жаль, что все так получилось, честное слово. Но я в последние месяцы много думала. Я до конца жизни не прощу себе, если не сделаю этот фильм…

Она продолжала говорить, но смысл ее слов уже не доходил до его сознания. Самое главное он понял: она внутренне уже покинула его, сбросила с себя груз их совместной жизни. В сущности, он никогда не был уверен в ней. Все эти годы он думал, что абсолютное несходство их характеров и придает их отношениям особую прелесть, что в нем-то и заключается вся соль, и только теперь понял, что они просто не подходят друг другу. Его сердце болезненно сжалось.

И сейчас она сделала то же, что и всегда: она приняла решение, с которым ему надлежало смириться. Это она задавала направление их жизни. Это на ее деньги они купили участок и построили дом в Келькхайме. Ему такие проекты были не по карману. Мысль об этом причиняла боль, но в это мрачное ноябрьское утро он в первый раз увидел в Козиме не красивую, уверенную в себе привлекательную спутницу жизни, а просто женщину, которая шла к своим целям, не считаясь ни с кем и ни с чем. Каким слепцом и глупцом он был все это время!

Кровь шумела у него в ушах. Козима замолчала и спокойно смотрела на него, словно ожидала ответа. Он заморгал, пытаясь разогнать туман перед глазами, в котором расплывались ее лицо, машина, стоянка… Она уйдет, уйдет с другим мужчиной. Она начнет другую жизнь, в которой ему нет места. В нем вдруг вспыхнули ревность и неукротимая злость. Он шагнул к ней, схватил ее за руку. Она испуганно отшатнулась, но он сжал ее запястье, как в тисках. Ее холодная невозмутимость мгновенно исчезла, она в ужасе распахнула глаза и открыла рот, чтобы закричать.

* * *

В половине седьмого Пия приняла решение войти в квартиру Нади фон Бредо без Боденштайна. Тот не отвечал ни на звонки, ни на эсэмэс. Когда она хотела нажать на кнопку звонка, дверь открылась и из дома вышел мужчина. Пия и двое коллег в штатском, следившие за домом, прошли мимо него внутрь.

— Стоп! — Мужчина лет пятидесяти пяти с сединой на висках преградил им дорогу. — Здесь не проходной двор! Вы к кому?

— Не ваше дело, — грубо ответила Пия.

— Еще как мое! — Мужчина встал перед лифтом и, скрестив руки на груди, вызывающе посмотрел на них. — Я председатель совета владельцев квартир этого дома. Вход сюда разрешен только жильцам и их гостям.

— Мы из полиции.

— Что вы говорите! А удостоверение у вас имеется?

Пия уже закипала от злости. Она достала свое удостоверение и, сунув его под нос председателю, молча пошла в сторону лестницы.

— Ты останешься здесь, — сказала она одному из коллег, а мы поднимемся наверх.

Не успели они нажать на кнопку звонка, как дверь пентхауса открылась и на пороге показалась Надя фон Бредо. На ее лице промелькнуло выражение испуга.

— Я же вам сказала, чтобы вы ждали внизу! — не очень-то приветливо произнесла она. — Но раз уж вы здесь, то можете взять чемоданы.

— Вы уезжаете? — Пия поняла, что Надя фон Бредо не узнала ее и приняла за таксистку. — Вы ведь только что вернулись домой…

— Какое вам до этого дело? — раздраженно ответила та.

— Боюсь, что мне есть до этого дело. — Пия показала ей свое удостоверение. — Пия Кирххоф, уголовная полиция Хофхайм.