Белоснежка должна умереть

— Я никак не могу понять одну вещь… — начала Пия, когда фрау Энгель умолкла. — Каким образом Тобиасу Сарториусу удалось в течение сорока пяти минут добраться из Альтенхайна до Эшборна, проникнуть на закрытый и хорошо охраняемый военный объект и сбросить труп в топливный бак.

В комнате воцарилась тишина. Все, кроме Боденштайна, повернули к ней головы.

— Согласно материалам следствия, он убил обеих девушек в доме своих родителей, — продолжала Пия. — Его соседи видели, как он входил в дом с Лаурой Вагнер, а потом, позже, как он впускал Штефани Шнеебергер. В следующий раз его видели друзья, которые зашли за ним около полуночи.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила фрау Энгель.

— Что Тобиас Сарториус, вполне возможно, не убивал девушек.

— Еще как убивал! — энергично возразил ей Хассе. — Ты не забыла, что суд признал его виновным?

— Да, основываясь на одних только косвенных уликах. А я, изучая материалы дела, наткнулась на несколько несоответствий. Без четверти одиннадцать сосед видел, как Штефани Шнеебергер входила в дом Сарториуса, а через полчаса его машину заметили двое свидетелей в Альтенхайне.

— Вот именно, — сказал Хассе. — Он убил обеих девушек, сел в машину и увез трупы. Все это было установлено следствием.

— Тогда следствие исходило из того, что он спрятал трупы где-то поблизости. Но сегодня мы знаем, что это не так. А как он попал на охраняемый военный объект?

— Молодежь время от времени устраивала там тайные пирушки. Они знали какую-то лазейку.

— Чушь! — Пия покачала головой. — Как мог один, к тому же хорошо выпивший человек справиться с такой задачей? И потом, что он сделал со вторым трупом? Его в баке не обнаружили! Повторяю: сорок пять минут явно недостаточно, чтобы избавиться от трупов.

— Фрау Кирххоф, — строго произнесла фрау Энгель. — Мы не ведем следствие по этому делу. Преступник был в свое время задержан, изобличен, осужден и уже отсидел свой срок. Поезжайте к родителям девушки, сообщите им, что нашлись останки их дочери, и на этом — точка!

* * *

— «И на этом точка!» — передразнила Пия свою начальницу. — Размечталась! Никаких точек я пока ставить не собираюсь. Ведь видно же невооруженным глазом, что следствие вели спустя рукава и выводы совершенно неоправданны. Возникает вопрос: почему?

Боденштайн, который предоставил вести машину своей подчиненной, не отвечал. Скрестив длинные ноги, с трудом помещавшиеся в тесном служебном «опеле», и закрыв глаза, он не произносил ни слова.

— Послушай, Оливер, что с тобой в самом деле происходит? — не выдержала в конце концов Пия. — У меня нет охоты целый день разъезжать в машине с человеком, который так же словоохотлив, как труп!

Боденштайн открыл один глаз и вздохнул.

— Я вчера случайно поймал Козиму на вранье.

Понятно. Семейные неурядицы. Как и предполагалось.

— Ну и что? Кому не приходилось хоть раз в жизни соврать?

— Мне. — Боденштайн открыл второй глаз. — Я еще ни разу не обманывал Козиму. Я даже рассказал ей об этой истории с Кальтензее.

Он прочистил горло и поведал Пии о случившемся. Она слушала его с растущим чувством неловкости. Все действительно выглядело довольно серьезно. Но даже в такой ситуации его аристократическое чувство собственного достоинства причиняло ему муки совести — ведь он тайком искал доказательства неверности своей жены в ее мобильном телефоне.

— Вполне возможно, что всему этому есть какое-то простое объяснение, которое снимет все вопросы, — сказала Пия, когда он закончил, хотя и сама в это не верила.

Козима фон Боденштайн была красивой, темпераментной и к тому же — благодаря ее профессии кинопродюсера — совершенно независимой в материальном отношении женщиной. В последнее время между Оливером и Козимой часто случались какие-то трения; это Пия успела заметить, но шеф, похоже, не придавал им особого значения. А теперь он словно с луны свалился. Что очень на него похоже — живет в башне из слоновой кости и ничего вокруг не видит. Это было тем более удивительно, что он с таким живым и искренним интересом вникал в перипетии отношений других людей, с которыми каждый день имел дело по долгу службы. В отличие от Пии, расследуя дело, он редко оказывался в плену собственных эмоций, ему всегда удавалось сохранять некую внутреннюю дистанцию, в которой Пия видела излишнюю самоуверенность. Он что же, думал, что с ним такое никогда не может случиться? Что он выше каких-то пошлых семейных проблем? Неужели он действительно думал, что Козима покорно примет роль, которую он хотел ей навязать, — сидеть дома с ребенком и ждать его? Она привыкла совсем к другой жизни.

— Если у нее назначена с кем-то встреча, а мне она говорит, что сидит в монтажной и работает, — какое же тут может быть простое объяснение? — возразил Боденштайн. — Что мне теперь делать, ума не приложу.

Пия ответила не сразу. На его месте она сделала бы все, чтобы только добиться ясности. Скорее всего, она бы сразу же призвала своего партнера к ответу, со слезами, криками и упреками. Делать вид, что ничего не произошло, — нет, это выше ее сил.