Белоснежка должна умереть

Через три года Тису было в первый раз позволено покинуть клинику, и его взяли на несколько дней домой. Он был спокоен и кроток, но казался глухим. Дома он сразу же отправился в полуподвальный этаж и принялся расставлять шеренгами свои старые игрушки. Он мог заниматься этим часами. Зрелище было странное и неприятное. Благодаря медикаментам у Тиса за все время, проведенное дома, не было ни одного обострения болезни. Он даже стал более открытым, помогал садовнику, начал рисовать. Правда, за столом он пользовался своим детским прибором и ел с тарелки своего плюшевого медвежонка, но он ел, пил и вел себя вполне нормально, насколько это можно назвать нормальным. Врачи были очень довольны и даже посоветовали родителям забрать его из клиники. С тех пор, вот уже пятнадцать лет, с ним не было никаких проблем. Он свободно передвигался по деревне, большую часть времени проводил в саду, который сам, без всякой посторонней помощи, превратил в регулярный парк с симметрично расположенными дорожками, клумбами, самшитовыми изгородями и средиземноморскими растениями. Кроме того, он рисовал. Часто до изнеможения. Его картины большого формата производили сильное впечатление — своенравные, гнетуще мрачные, зловещие послания из темных глубин его аутистского внутреннего мира. Он ничего не имел против выставок его картин, даже дважды сопровождал родителей на вернисажи. Он не огорчатся, когда ему приходилось расставаться со своими картинами, как вначале опасался Клаудиус Терлинден. Одним словом, Тис рисовал, содержал в порядке парк, и все было хорошо; даже его немногочисленные контакты с людьми проходили без каких бы то ни было эксцессов. Время от времени он даже произносил несколько слов. Казалось, он уже был на пути к тому, чтобы хотя бы приотворить дверь в свой внутренний мир. И вдруг такое! Ошеломляющий регресс!

Клаудиус Терлинден молча, с растущей тревогой в груди наблюдал за сыном. Его вид причинял ему почти физическую боль.

— Тис! — произнес он мягко, потом чуть строже: — Тис!

— Он уже какое-то время не принимает свои таблетки! — прошептала у него за спиной жена. — Имельда нашла их в туалете.

Терлинден прошел в комнату и опустился на колени за чертой круга игрушек.

— Тис! — повторил он тихо. — Что с тобой?

— Что с тобой… что с тобой… что с тобой… что с тобой… — монотонно повторял Тис, продолжая наносить себе удары в лицо с ритмичностью часового механизма.

Терлинден заметил, что в кулаке у него что-то зажато. Когда он попытался перехватить его руку, тот вдруг вскочил на ноги и бросился на отца. Он молотил его кулаками, пинал ногами. Терлинден, совершенно не ожидавший такой реакции, интуитивно стал защищаться, но Тис был уже не маленький мальчик, а взрослый мужчина с железными мышцами — результат многолетней садовой работы. С безумным взглядом, с залитым кровью лицом, брызжа слюной, он боролся с отцом. Тот отчаянно отбивался от него; где-то рядом, словно в тумане, раздавались истерические крики жены. Наконец ему удалось силой разжать кулак Тиса и вырвать его содержимое. Он на четвереньках пополз к двери. Тис не стал его преследовать. Издав чудовищный вопль, он скорчился и остался лежать на полу.

— Амели… Амели… Амели… — бормотал он. — Что с тобой… что с тобой… что с тобой… Папа… папа… папа…

Терлинден, тяжело дыша, поднялся на ноги. Он дрожал всем телом. Жена в ужасе смотрела на него, закрыв рот руками. Глаза ее были полны слез. Терлинден расправил скомканный лист бумаги, которая оказалась фотографией, и чуть не вскрикнул: с фото в лицо ему смеялась Штефани Шнеебергер.

* * *

Арне и Барбара Фрёлих в первой половине дня поехали с детьми к друзьям в Рейнгау и вернулись домой поздно вечером. Амели в тот вечер работала в «Черном коне». Около двенадцати ночи, так и не дождавшись ее, отец позвонил в трактир и узнал от ее обозленной начальницы, что она ушла в начале одиннадцатого, хотя работы было «выше крыши». После этого Фрёлихи обзвонили всех школьных товарищей и знакомых Амели, телефоны которых у них были. Безрезультатно. Никто не видел Амели и ничего о ней не слышал.

Боденштайн и Пия опросили Йенни Ягельски, хозяйку «Черного коня», и та подтвердила слова Фрёлихов. Амели весь вечер была какая-то странная, сказала она, и все время звонила кому-то из кухни. Потом в десять часов ей самой позвонили, и она просто убежала. А в воскресенье с утра не явилась на работу. Кто ей позвонил, почему она бросила работу и куда-то умчалась, Ягельски не знала, как и остальной персонал. В тот вечер в трактире яблоку негде было упасть, так что им было не до того.

— Притормози-ка у магазина, — сказала Пия Боденштайну, когда они поехали обратно по Хауптштрассе. — Лишний раз заглянуть сюда не помешает. Послушаем, что говорят…

Они «заглянули» как раз вовремя: лучшего момента для сбора информации было не придумать. В этот понедельник лавка Марго Рихтер по всем признакам стала главным информационным центром Альтенхайна и собрала значительную часть женского населения деревни. На этот раз дамы оказались гораздо словоохотливей, чем во время их прошлого визита.