— Так долго тянется время между визитами, — говорила Сара. Она не отпускала мою руку, сжимая ее, словно пытаясь убедить себя, что я реален. — Когда вас нет, я воображаю, что вы идете рядом со мной, я придумываю, что Брунгильда — это на самом деле вы, переодетый сиделкой. Когда я принимаю душ, а она наблюдает за мной, я начинаю верить, что вы смотрите на меня. Ночью, когда я лежу в постели, одна… простите меня, я слишком много говорю… Как вы, Мэтью? Я надеялась, что вы позвоните. Почему вы не позвонили? Если бы вы знали, как я жаждала услышать звук вашего голоса! Вы так мило выглядите сегодня, свежий, подтянутый, вам идет костюм из легкой полосатой ткани. Мне нравится и ваш яркий галстук, это Ральф Лорен? Обещайте, что никогда не измените свою прическу. Я умру, если вы начнете причесывать волосы как Гэтсби,[19] с пробором посредине. Он, кажется, так причесывался, не правда ли? А если нет, то, безусловно, должен был носить прическу с пробором. Слушая мою трескотню, вы, вероятно, подумаете, что мне нравится звук моего собственного голоса. А как вам мой голос, Мэтью? Вы заметили — я не употребила слова «люблю». «Вам
— «Мне нравится, как голос ваш звучит», — сказал я.
— Болтаем как плакальщики… — Она улыбалась открыто, совсем по-детски.
— Итак, «что за сокровище, дядя?» Вы помните сцену из «Генриха V», когда французский посол подносит королю дары от дофина и Эксетер открывает ларец, а Генрих спрашивает: «Какой там дар?» И Эксетер серьезно отвечает: «Для тенниса мячи». Я просто обожаю эту сцену, потому что Генрих отчитывает посла, сдерживая ярость. Помните эти строки?
Сара внезапно поднялась, повернулась спиной к озеру, солнце просвечивало ее полотняную юбку, обрисовывая длинные ноги. Она сжала кулачок, приняла величественную позу и заговорила глубоким грудным голосом, совершенно непохожим на ее собственный:
— А затем он действительно разозлился, Мэтью, — продолжила она своим обычным голосом. — Неужели вы не помните? Он говорит послу, — подождите минутку, дайте мне перевоплотиться.
Сара откашлялась, встала в позу и тем же глубоким, но затаившим угрозу голосом произнесла:
Ее голос неожиданно зазвучал громко и надменно, зеленые глаза потемнели.
Голос ее упал до шепота, и в нем было больше потаенной угрозы, чем в иных воплях и проклятиях.
— Боже, как я люблю это! — вздохнула Сара. — Разве вас не восхищают люди, которые расправляются с теми, кто позволил себе насмехаться над ними? «Проклятью шутку принца предадут», — повторила она. — Как прекрасны эти звуки, аллитерации,[20] когда заворачивается язык! Попытайтесь, Мэтью. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Проклятью шутку принца предадут, — сказал я.
— Видите?
— Да.
Сара снова уселась рядом со мной на скамью, взяла меня за руку, сжимая ее в своей ладони.
— А теперь скажите мне, как вы думаете, он нас разыграл? — Она опять широко улыбалась.
— Кто?
— Шекспир. Вот эти строки:
Имеются в виду действительно
— Нет, — сказал я.
— Хорошо. — Она вздохнула с облегчением.
— Вы когда-нибудь думали обо мне? — спросила она неожиданно. — Когда вы не здесь, я имею в виду. А может быть, вы не думаете обо мне, даже когда вы здесь? Кто знает? Может быть, как раз сию минуту вы размышляете о юридическом документе, который должны подготовить, или о возмещении ущерба по гражданскому иску? Так вы думаете обо мне?
— Я думаю о вас.
— Часто?
— Часто.
— Я думаю о вас все время, — сказала она. —
— Кто?