Белоснежный роман

– Как убила?! – с истеричными нотками в голосе, испуганно-громко вдруг вскрикнула женщина-эколог. – Что, кого-то еще убили? Какого Колю?

– Убили охранника гостиницы Николая Баскарова, – четким поставленным голосом сообщил всем Федоров.

– Сережа, – недоуменно-перепуганно спросила та же женщина. – А ты ко всему этому, – она неопределенно помахала рукой, пытаясь показать к чему, – какое отношение имеешь? Ты же эколог?

– Я не совсем эколог, Валентина Ивановна, – вдруг улыбнулся ей Федоров. – Вернее, после общения с вами теперь, конечно, эколог, но в душе. Я служащий госбезопасности.

– Господи боже мой! – воскликнула пораженная женщина и приложила ладошку к груди. – Как же так? Ты же совершенно в теме, и вдруг какая-то безопасность.

– Да потом разберетесь! – осадил ее Тимирдяев. – Так кто это такие? – и выжидательно посмотрел на Настю.

– Ну, как кто, Олег Борисович? – попеняла она ему и, тут же скривившись от полыхнувшей боли, прижала ладонь к горлу. – Конкурирующая, так сказать, фирма. Разведка другого государства или корпорации, которая тоже обрабатывала женщину-шпионку, но, видимо, кураторы Гарика пообещали той больше денег и выгод, да и сам Гарик в роли Эдуарда расстарался и, скорее всего, влюбил в себя дамочку, наладив с ней роман, и она выбрала их. Мадам же Доширак, воспользовавшись тем, что всех задержали в ресторане, решила пробраться в номер Гарика и обыскать его. А охранник Коля просто оказался на ее пути. Она сорвалась, наверное, раз решилась на убийство, может, предположила, что все спишут на того, кто убил Зиночку, а она успеет найти необходимое и уйти. Не удивлюсь, если у нее имеется какой-нибудь прибор для обнаружения электронных микроносителей, – закончила Настя объяснение уже окончательно севшим голосом. А договорив, вдруг почувствовала такую невероятную навалившуюся враз усталость, что ее даже качнуло. И сразу как-то особенно сильно заболела спина, а в ушибленном затылке полыхнуло свинцовой болью. Настена вцепилась покрепче в руки Максима, прикрыла глаза, стараясь противостоять всей этой навалившейся боли, и еле слышно пожаловалась:

– Все. Душ, есть и спать. И тишины.

– Врача ей надо, – услышала она откуда-то издалека чей-то сердобольный, жалеющий женский голос.

И поплыла куда-то, словно раздваиваясь – находясь в сознании, понимая все, что происходит вокруг, видя и отмечая перемещения людей, слыша, но не различая их голоса, и в то же время как будто пребывая в состоянии полудремы, как бы защищающем и оберегающем ее от четкости и резкости окружающего мира.

«Все, – подумала она с облегчением. И улыбнулась себе: – Все».

Солнце осветило все вокруг.

Оно затопило комнату, отражаясь на сверкающих поверхностях полированной мебели и стаканов с графином, телевизионной плазмы и стекол на багетах незатейливых акварелей; оно било в глаза со всей радостной весенней мощью.

И Настасья, стоя у окна и подставляя теплым лучам лицо, все жмурилась довольно и поглядывала на беспредельное бирюзовое небо, раскинувшееся во всю свою ширь.

Хорошо. Как же хорошо!

И грустно. Все кончилось.

Вчера ей так и не удалось сразу осуществить три своих горячих желания.

Есть она не смогла.

То есть хотела, да еще как, аж сосало в животе от разыгравшегося от нервов аппетита. Но путем эксперимента выяснилось, что глотать что-то тверже перетертой каши она не в состоянии. Шеф-повар «Националя», настолько сильно впечатленный разоблачением, ринулся в кухню и самолично приготовил ей суп-пюре собственного рецепта.

Вкусно было. Но скучно. Похлебала, сколько могла, и уже было намылилась в номер, чтобы залезть под душ, как ее перехватили Вольский с Федоровым. Нежно, но настойчиво они препроводили ее в вездеход полиции и доставили в больницу.

И вот целых полтора часа обследовали, как пострадавшую в катастрофе, ей-богу! Полтора часа! Мурыжили, как могли!

Рентген и даже – о, чудо! – в этом городишке нашелся томограф! (Благотворительность чья-то.) И вот ее в эту самую благотворительность засунули за милую душу!

Брали какие-то анализы, смотрели на УЗИ, заставляли разевать рот и ковырялись в горле палочками, щупали спину, так что Настена пищала от боли, словом, тетешкались с ней, как со звездой отечественной эстрады первой величины.

В конце концов Настена не выдержала и взвыла, просясь назад в гостиницу, с жаркой слезой, делая страшное признание Вольскому:

– Я не могу в больницах, я их ужасно боюсь! Мне всегда кажется, что если я в больнице, то это все, конец, что-то ужасное со мной приключилось, смертельное точно! Я сейчас с ума сойду!

С ума ей сойти Вольский не дал, а увез на том же вездеходе назад в гостиницу, не дождавшись результатов анализов. Но клятвенно пообещав, что проследит за тем, что пострадавшая будет соблюдать предписанный режим – то есть покой, покой и еще раз покой.

Лучше лежа.