Белосток — Москва

Сдавать надо было два письменных экзамена — математику и сочинение — и три устных — математику, физику и химию. Все знали, что главный отсев происходит на письменном, очень сложном экзамене по математике, после которого практически не остается конкурса. Так же и в том году, вначале было по восемь кандидатов на место, а после письменной математики осталось 1,1. Согласно заведенному порядку, письменную работу абитуриенты не подписывали своей фамилией, а ставили порядковый номер. И через несколько дней приемная комиссия вывешивала список допущенных к дальнейшим экзаменам. Саша решил все задачи, вернулся домой гордый и довольный, смеялся над моими опасениями. Действительно, в назначенный день он обнаружил свою фамилию в списке выдержавших первое испытание абитуриентов и двумя днями позже, уверенный в себе, отправился на устный экзамен по той же математике. Вернулся он через несколько часов, бледный как полотно. Я выбежала ему навстречу в переднюю, но он прошел мимо, бросив только: «Я провалился», и заперся в ванной. Взволнованная и испуганная, я долго стояла у двери, умоляя его открыть, наконец он вышел, вытирая слезы. Оказалось, что он правильно ответил на все вопросы билета, но экзаменатор его никак не отпускал, задавал все новые вопросы, а затем предложил решить очень сложную задачу. Саша сказал, что над такой задачей ему необходимо подумать, на это экзаменатор заявил: «Думать надо было раньше, теперь ты должен отвечать», — и поставил ему двойку. Саша был совершенно убит таким неприкрытым издевательством и поначалу слышать не хотел о том, чтобы попытать счастья в другом учебном заведении (экзамены в МГУ проходили в июле, во все же остальные вузы — в августе). Наконец он дал себя уговорить, подал документы в МЭИ, сдал прекрасно и был зачислен. Любопытно отметить, что еще через несколько лет в МЭИ тоже начисто перестали принимать евреев. Саша защитил диплом в 1967 году, но душевная травма, полученная в МГУ, не давала ему покоя настолько, что в начале 1970-х, уже довольно давно работая программистом, он добился приема туда на специальный математический факультет для лиц с высшим инженерным образованием и окончил его. Я же до сих пор убеждена, что именно потрясение, пережитое на приемном экзамене в 1962 году, стало первым стимулом для его принятого впоследствии решения покинуть эту страну.

В 1966 году Саша женился и переехал жить к жене. В январе 1967 года у них родилась дочь Мария, Маша, и, таким образом, у меня появилась внучка всего на два с половиной года младше моего сына Лени. Сашина жена, Елена Минкина, была переводчицей и литературным критиком (я пишу «была», так как в августе 1992 года она скончалась от рака позвоночника, буквально несколько дней не дожив до своего пятидесятилетия). Елена (родные и друзья звали ее Елкой) окончила немецкое отделение Института иностранных языков, переводила вначале с немецкого и голландского, а потом, в США, с английского. И там же регулярно публиковала в русскоязычной прессе статьи о советской литературе. Кроме того, еще в Москве, попав в нашу семью, она выучила польский язык (и Саша, и Лена знали польский язык с раннего детства, поскольку мы с мамой всегда между собой говорили по-польски, а Лена и вовсе стала потом профессиональным переводчиком) и даже перевела для одного из столичных издательств книгу знаменитого польского педагога и писателя Януша Корчака «Как любить ребенка».

В том же году, когда женился Саша, мы сделали приобретение, которому я не перестаю радоваться вот уже тридцать лет. В дачной подмосковной местности Шереметьевская, где мы много лет подряд снимали на лето дачу, мы купили часть дома с небольшим участком. Наша калитка выходит прямо в красивый лес, который тянется на много километров. Относительно недалеко находится Клязьминское водохранилище и река Клязьма с хорошими пляжами. В Москву оттуда ходят электрички, езды чуть больше получаса. Таким образом, дорога на работу занимала у меня, Сергея и других работавших членов семьи немногим больше времени, чем зимой из наших московских квартир.

Правда, уже после того, как мы там поселились, поблизости построили аэродром, даже два — Шереметьево-1 и Шереметьево-2, внутренний и международный. И самолеты то и дело пролетают с грохотом прямо у нас над головами. Но к этому можно привыкнуть. И Лена, уже шестой год живущая в США, говорит, что из всего оставшегося на старой родине она больше всего тоскует по шереметьевской даче, и, когда в Америке выезжает за город, ей ужасно не хватает шума самолетов. Ну а для меня на Шереметьевке сосредоточилась вся моя любовь к родине, и, должно быть, именно поэтому я не хочу отсюда уезжать.