Беловодье

Баз не врал. Дяде Грише он был обязан жизнью — в самом прямом смысле этого слова. То есть только благодаря дяде Грише Васенька Зотов и появился на свет. Жили две сестрички, Танюша да Лизавета. Танюша, старшая, вышла за Григория Ивановича, а Лиза за красавчика Зотова. Мать с мужем, то есть с будущим отцом База, жила не слишком хорошо. Сказать точнее — плохо. Несмотря на постоянные ссоры, она хотела ребенка, но три года не беременела. Отец к детям был равнодушен, ездил по командировкам, жизнь вел веселую. Итак, воротился он из одной командировки да собрался в другую и ночь — одну только ноченьку — с женушкой под родным кровом провел. Одну палку кинул, наутро уехал. А она через месяц поняла, что, беременная. Три года не беременела, а тут — будто чудо. Она — плакать от радости. А будущий отец вернулся, услышал и стал орать: не мой это ребенок, нагуляла, сука, иди, чистку делай. И вновь в командировку. А перед отъездом сказал: «Чтоб никакого ребенка к моему возвращению не было».

Чистка, да уж, большой шутник это слово придумал. Будто новая жизнь — это грязь, и от нее очиститься надо. Будущая мать проревела ревмя несколько дней, но нужные бумаги собрала. А накануне к ней дядя Гриша заглянул. Зашел по просьбе Танюши, жены своей, плащ забытый забрать.

— Что случилось, сестричка, отчего у тебя лицо от слез опухшее, точь-в-точь перезрелый помидор?

Будущая мама, которая от материнства своего уже отреклась, обо всем поведала.

— Это что еще за хулиганство?! — взревел дядя Гриша. — Совсем одурела. Красавчику твоему чхать на все. Но я тебе жизнь уродовать не позволю! Ребенок будет! — И грохнул кулаком по столу. — Мы с Танюшкой детей не имеем, Ваську твоего поможем поднять. — Он почему-то тогда уже понял, что будет мальчишка, Васька.

Лиза обещала. То есть уступила для виду. А утром пошла на экзекуцию, как любимый велел. Только дядя Гриша не поверил ей — чуял он: уступила баба, потому что бабе положено быть уступчивой. Приехал поутру к Лизавете домой, а ее нет. Дверь заперта. Ну, ясно, куда подалась. Сел дядя Гриша на мотоцикл — и погнал. Примчался в больницу, в абортарий. И на прорыв. Медсестра дверь перед ним закрывает, а он: «А ну пусти, иначе я тут хулиганить начну!» Ворвался туда, Лизку неразумную чуть ли не у дверей операционной перехватил и на улицу вынес на плече, как была, в тапочках и халатике.

— Я отец! — кричал он встречным медсестрам. — С дороги! Я хулиганом работаю! — И им не препятствовали.

— Васька будет! — постановил дядя Гриша. Посадил Лизку позади себя на мотоцикл и повез домой. То есть к себе домой. Там она на плече у Танюшки выплакалась и согласилась — будет Васька.

А когда будущий папа явился, был у них с дядей Гришей очень серьезный разговор. Такой серьезный, что красавчик Зотов потом месяц целый в темных очках разгуливал.

И Васька родился. К тому времени квартиру родительскую разменяли, опять же не без дядиной помощи, и из роддома Лизка с новорожденным Васенькой в комнату в пятиэтажке вселилась. Васькой же маленького Зотова назвали в честь деда, отца Лизаветы да Татьяны, что на войне погиб. И с тех пор на днях рождения — всех, какие дома справляли, и вне дома тоже, — первый тост поднимали за дядю Гришу и за все его хулиганства, в жизни учиненные.

Баз хотел сесть за руль. Потом повернулся к Роману:

— Садись. Ведь ты один не пил.

— За мной езжайте, — подошел к их машине дядя Гриша. — За моим «КамАЗом».

— Мы за тобой в ближайший кювет уедем, — заметил Алексей.

— Ты что, забыл, я хулиганом работаю. Да и ты, парень, хулиган, хоть и глядишь праведником. Хулиган ведь? Так?

— Так. — Стен невольно улыбнулся. Ехали часа два, потом остановились.

— Можно, я выйду? — попросила Лена. — Погодите немного.

Она выскочила из машины и углубилась в лесок. Ее куртка мелькнула за белыми стволами берез и пропала. Всем тоже захотелось в лес — по той же причине.

— Глашу в машине оставим. Как сторожевого пса, — предложил Роман. — Ей до ветру без надобности. А укатить без меня она никому не позволит.

Дядя Гриша приметил, что джин стал, и тоже притулил «КамАЗ» к обочине.

Юл бегом устремился в кусты. Вообще, при всей своей дерзости он был стеснителен до крайности.