Белые флаги

Мы легко пробрались сквозь решетку, скользнули по красной жестяной кровле административного корпуса, свернули налево, поднялись по склону горы и очутились у стен Нарикала.

– Подожди меня здесь. Вечером я зайду за тобой! – предупредило меня Солнце и… ушло.

Солнце ушло.

Я сижу за огромным письменным столом и разбираю утреннюю почту. Большинство писем анонимные. Люди доносят друг на друга: у кого под каким деревом зарыты деньги, где и в какой стене замурованы кубышки, полные золота и драгоценностей, кто за сколько продает свою должность или свой пай в "деле", кто в каком ресторане устраивает кутежи с музыкантами и проститутками, кто сколько выпивает шампанского, у кого подложный диплом, кто и сколько – в том числе и мои сотрудники – берет за прописку, за оформление автомашины, за устройство на работу, за предоставление квартиры и за многое, многое другое…

Читая такие письма, перестаешь верить, что существуют на свете чистый воздух, поющая птичка, безоблачное небо… Все кажется втоптанным в грязь, смешанным с прахом, покрытым плесенью, и сама наша многострадальная Земля представляется смердящим скопищем зла… Стены собственного кабинета надвигаются на меня, потолок давит, и, чтобы не задохнуться в этой каменной коробке, я выбегаю на улицу. Я жажду встретить знакомого, друга, заглянуть в его добрые, умные глаза, увидеть его светлую улыбку, пожать его честную теплую руку. Вот и он!

– Здравствуй, Заза!

Милый мой, дорогой, хороший человек! Воротник твоей белоснежной сорочки чуть протерт, и обувь твоя изрядно потрепана. Но загорелое твоё лицо светится искренней радостью, и улыбка твоя чиста и открыта…

– Устал? – спрашивает он.

– Устал. Очень устал. Вот здесь болит! – Я кладу руку на свое темя.

– Тяжелая у тебя работа… Как ты поседел, дорогой! – говорит он тихо.

– Ты на перерыве? – спрашиваю я.

– Какой там перерыв! Бегу на совещание… – Он бросает взгляд на часы, – видно, опаздывает.

– Загляни ко мне, не стесняйся, если что понадобится… – говорю я.

– Не дай бог! – смеется он. – А просто так зайду непременно!

– Да, да, зайди просто так! – прошу я.

Мы расстаемся, и мне становится легче на душе. Я вспоминаю, что есть на свете чистый воздух и прозрачная речка, молодая трава и зеленое дерево, живой цветок и поющая птичка, и что небо не всегда облачно, и что на нашей многострадальной Земле не так уж много грязи и зловония, как это кажется авторам тех анонимок… Эти письма следовало бы сжечь, но – увы! некоторые из них содержат правду. Их нужно проверить. Вот ещё письмо. Оно касается лично меня.

"Уважаемый "министр"!

(Слово "министр" почему-то в кавычках.)

Не думайте, что на свете нет правды и зло не наказывается. Придет в ваш черед, увижу я и вашу жену с "передачей" в руках у дверей "губернской"! Чингисхан и Тамерлан – и те не причинили Грузии столько зла, сколько творите вы! Тюрьмы полны грузин! О чем вы думаете! И вы называете себя грузином?! Подобного вам "грузина" следует убить как собаку!"

"Судьба". Так подписан этот грязный пасквиль.

Слепец! Неужто он не понимает, что я – министр внутренних дел республики, за мной – войска, оружие, закон. У меня мощный институт современных средств розыска, уникальные экспертные лаборатории. Я могу за один день установить личность этого глупого анонимщика и…

Я сжигаю письмо в пепельнице. Бумага горит, тлеет, и легкие хлопья пепла, словно мотыльки, начинают кружить в воздухе.

Я нажимаю кнопку электрического звонка. Входит секретарша.

– Тиночка, возьми почту и захвати заодно пепельницу, вытряхни её как следует…

– Вас ожидает какая-то пожилая женщина…

– Кто такая?

– Чья-то мать.

– Мать? Пусть подождет немного.

– Она давно ждет.

– Что ей надо?

– Она хочет видеть вас! – улыбается девушка.

– Чему ты улыбаешься?

– Все они хотят видеть вас. Я спрашиваю – "по какому делу?" Они отвечают одинаково: "Об этом я скажу самому министру!"

– Пусть войдет.

В кабинет вошла седая, но довольно ещё моложавая и очень симпатичная женщина в старом коверкотовом плаще, с синей в белую крапинку косынкой на шее. Я привстал, поклонился и сел. Женщина ответила исполненным достоинства кивком головы. Лицо, весь облик женщины показались мне знакомыми. Боже мой, где я мог её видеть?

– Садитесь, пожалуйста!

Женщина приблизилась к длинному приставному столу и присела на крайний стул. На лице её – грустном и гордом – ясно отражались следы страданий и душевной борьбы; видно было, что она долго колебалась, прежде чем решилась прийти ко мне, – такие люди редко, разве только в исключительных случаях, идут к кому-нибудь с просьбой. Женщина волновалась. Левой рукой она комкала платок, а её лежащая на столе правая рука с двумя пожелтевшими пальцами заядлой курильщицы заметно дрожала.

– Что вам угодно, уважаемая? – спросил я.

– Я пришла по поводу моего сына, – ответила женщина. И голос её дрогнул, рот покривился.

Я быстро поднялся, поставил перед ней стакан с водой и положил пачку сигарет.

– Вот, пожалуйста, выпейте воды, закурите, успокойтесь и потом расскажите все. Только не надо плакать, иначе ничего у нас не получится.

Женщина отпила воду, но к сигаретам не притронулась.