Белые флаги

– У меня нет последнего слова! – Голос его звучал тихо. – У меня есть лишь одна просьба. Пять месяцев тому назад в доме номер сто пятьдесят один по Вашлованской улице я оставил двух рыдавших над гробом людей – свою дочь Нателу и внучку Мэги. Я заклинаю вас, ребята, именем ваших матерей, заклинаю всем святым для вас на свете: если вам когда-нибудь суждено выйти отсюда, присмотрите за ними!.. Больше мне нечего сказать… – Он сел и закрыл глаза…

Председатель протер глаза, проглотил подступивший к горлу соленый комок, встал и объявил:

– Суд удаляется для вынесения приговора!

– Подожди, Накашидзе! – вскочил Гулоян. – Подожди! Не будет никакого приговора! – Он вдруг обернулся к Девдариани: – Ты что это натворил, Лимон?! Значит, нет на свете ни справедливости, ни сострадания?! Где твоё сердце, Лимон? Где твоя человечность?! Где твоё хваленое правдивое слово? Что ты наделал, Лимон?!

– Тигран, ведь это все спектакль, игра, представление! – возразил смущенный Девдариани.

– Какой спектакль?! Какая игра?! Что же ты тогда называешь настоящим судом?! Ведь ты на наших глазах убил человека! Посмотри, посмотри на него! – в крайнем волнении выкрикивал Гулоян.

– Кончай базар, Тигран! Хватит тебе! – прикрикнул на него Девдариани.

– Нет! Не будет приговора! – твердо заявил Тигран. Он подошел к Саларидзе, присел перед ним на корточки и взволнованно заговорил:

– Ты не бойся, дядя Исидор! Ничего с тобой не случится! Ты не обращай внимания на Лимона! Лимон – сумасшедший! Не сойдет же с ума и суд?! Не бойся! А нет, так я возьму на себя убийство твоего мерзавца зятя! Я буду отвечать! Мне-то все равно – что за одного, что за двух! Слышишь, дядя Исидор? Ты так и скажи на суде, что его убил я, Тигран Гулоян! уговаривал и успокаивал Исидора, а тот нежно гладил его по голове и тоже плакал. И вместе с ними плакали председатель суда Накашидзе, государственный обвинитель Девдариани и народный заседатель Гоголадзе…

– Встаньте! Проснитесь! Встаньте! – услышал я сквозь сон чей-то голос.

– Накашидзе, вставай! Девдариани, Гулоян, Гоголадзе, вставайте! настойчиво повторил голос. Я понял, что это не сон, и быстро присел на нарах. Проснулись и остальные.

Посредине камеры в одном белье, словно видение, стоял Исидор.

– Проснулись? – спросил он.

– В чем дело, дядя Исидор? – спросил я в недоумении.

Исидор опустил голову и молчал минут пять, показавшихся мне пятью часами. Такого жуткого, потрясающего молчания я ещё никогда в жизни не слышал. Меня объял ужас. Оцепеневшие, бледные стояли и остальные. Никто не осмеливался произнести слово. Наконец Исидор выпрямился и изменившимся до неузнаваемости, чистым, спокойным, проникновенным голосом начал:

– Испокон веку флаг был белым… Белый цвет – благороднейший из всех цветов на земле, и белый флаг – флаг благороднейшего цвета… Своей белизной, своей чистотой флаг олицетворял мир, любовь, братство и милосердие… На протяжении многих веков белые флаги ждут, требуют своего… Как белые снежные вершины, должны возвышаться над миром белые флаги… Огромный белый флаг – это символ всеобщего мира, любви и добра должен развеваться на вершине Джомолунгмы… Один огромный белый флаг!.. А теперь, – добавил Исидор после небольшой паузы, – ложитесь и спите, друзья мои!

Разинув рты, мы молча смотрели на Исидора. А он, кивнув то ли одобрительно, то ли недовольно головой, повернулся, пошел к нарам и лег…

…Я долго не мог сомкнуть глаз. Потом забылся мертвым, без сновидений сном.

Утром нас разбудили громкие вопли Шошиа:

– Бандиты, убийцы, сволочи, развратники! Вставайте! Смотрите!

Мы повскакивали, словно сумасшедшие.

Исидор лежал на нарах с удивительно спокойным, белым как полотно лицом, с широко раскинутыми руками. Вены на обоих его запястьях были вскрыты. Бритва Тиграна лежала под правой его рукой, а на полу чернела лужа сгустившейся крови.

Меня прошиб холодный пот…

– Это мы виноваты! – сказал Шошиа.

– Нет, это виноват я! – сказал Тигран.

– На его месте я поступил бы так же! – сказал Девдариани. Потом он подошел к двери и с остервенением забарабанил в неё кулаками.

Не улетай, Шошиа!

Три дня Тиграна Гулояна водили на суд. На четвертое утро он попросил Шошиа:

– Шошиа, чует моё сердце, что вижу я вас последний раз… Будь другом, спой…

Шошиа закрыл глаза и запел. Как он пел, бродяга! Казалось, вот-вот заплачут каменные стены тюрьмы!..

Вечером Тигран в камеру не вернулся. Пришел надзиратель, забрал его вещи. Мы поняли, что суд закончился. Что стало с Тиграном, сколько ему присудили, куда послали, узнать нам не удалось. Ночью Девдариани перестукивался с камерой осужденных, – безрезультатно.

Утром увели на суд Девдариани, и больше мы его не видели.

В камере остались я и Шошиа.

Терпение у Шошиа почти иссякло, нервы у Шошиа надорвались, потому-то, видно, он и распахнул сегодня передо мной тайники своего сердца и дал мне в них заглянуть…