Белые горы

Лошадь также давала мне возможность догнать Генри и Бинпола. Я примерно знал их маршрут; они вышли на день раньше, но шли пешком. Теперь меня уже не занимало то, что они относятся друг к другу более дружески, чем ко мне. Наоборот, в раннем свете утра я чувствовал себя очень одиноким.

Предстояло сделать около мили вдоль реки к броду, по которому мне нужно было переправиться. Я проделал примерно половину этого расстояния, когда услышал звук. Тупой гул, с которым огромная тяжесть опускается на землю, потом еще, и еще. Я автоматически, оглядываясь, пустил Аристида галопом. Зрелище было очевидным и страшным. Треножник оставил свою позицию у замка. Безжалостно и безостановочно он шел за мной.

Следующие несколько минут я почти не помню; частично от страха я ни о чем не мог думать ясно, частично же из-за того, что произошло потом. Помнится мне только самый ужасный миг — когда я ощутил, как металлическая лента, холодная и невероятно гибкая, обвивается вокруг моей талии и поднимает со спины Аристида. Подъем в воздух и отчаянное барахтанье, боязнь того, что произойдет, и одновременно боязнь упасть на далекую землю. Я увидел черноту открытой двери, которая должна проглотить меня, ощутил никогда не испытанный ранее страх, закричал, закричал… и чернота.

Солнце било мне в глаза, согревая, превращая черноту в плывущее розовое. Я открыл глаза и тут же заслонил их от сверкания. Я лежал спиной на траве, и солнце уже поднялось над горизонтом. Было не менее шести часов утра. А ведь было только четыре, когда…

Треножник.

Я вспомнил и ощутил прилив страха. Мне не хотелось смотреть в небо, но я знал, что должен. Небо было голубое и пустое. Виднелись верхушки деревьев. Больше ничего. Я встал и осмотрелся. Замок, а рядом, на том месте, что и вчера, треножник. Неподвижный, как замок, как скалы.

В пятидесяти ярдах от меня щипал росистую траву Аристид со спокойным удовлетворением, как лошадь на хорошем пастбище. Я пошел к нему, стараясь привести мысли в порядок. Сон это, кошмар, привиделось из-за падения с лошади? Но я ясно вспомнил, как поднимался в воздухе, и дрожь прошла по моему телу. Сомневаться не приходилось — это произошло. Страх и отчаяние были реальны.

Что же тогда? Треножник поднял меня. Неужели… Я поднял руку к голове, пощупал волосы, череп. Никакой металлической сетки. На меня не надели шапку. Вместе с облегчением я почувствовал тошноту и вынужден был остановиться и перевести дыхание. Аристид поднял голову и легонько заржал в знак того, что узнает меня.

Сейчас самое главное. Замок уже просыпается, по крайней мере слуги. Времени больше нет, меня все еще могут увидеть с укреплений. Я взял лошадь за повод, вставил ногу в стремя и сел в седло. Поблизости река мелела, здесь брод. Я двинул жеребца вперед, он охотно послушался. Переправляясь, я снова оглянулся. Ничего не изменилось, треножник не двигался. На этот раз облегчение не ослабило, а подбодрило меня. Вода плескалась у ног Аристида. Ветер усилился и принес запах, который мучил меня, пока я не вспомнил. Так пахли кусты на речном острове, где мы с Элоизой проводили время, и где я был так счастлив, а она говорила о будущем. Я добрался до противоположного берега. Дорога, ровная и прямая, вела через ржаное поле. Я пустил Аристида рысью.

Мы безостановочно двигались несколько часов. Вначале местность была пустынной, но позже мне попадались люди, шедшие на поля или уже работавшие там. С первыми я столкнулся неожиданно, выехав из-за поворота, и испугался. Но они поклонились, когда я проезжал мимо, и я понял, что они кланяются седлу и моей красивой одежде. Для них я был представителем дворянства и знатным человеком, выехавшим на прогулку до завтрака. И все же я избегал встреч с людьми, если мог, и был рад, когда обработанные земли кончились, и началось холмистое взгорье, где мне встречались только овцы.

У меня было время подумать о треножнике, о том поразительном факте, что меня схватили, но отпустили, не причинив вреда, не надев шапки. Но никакой причины я не мог найти. Пришлось отнести это к тем загадочным поступкам треножников, причины которых нам неизвестны, — каприз, может быть, как каприз заставил треножника кружиться вокруг «Ориона», завывая от гнева, радости или какой-то совсем другой, непонятной нам эмоции, а потом унестись прочь. Эти создания не были людьми, и не следовало искать для их действий человеческих мотивов. Реальностью оставалось то, что я был свободен, что мой мозг по-прежнему принадлежал мне.