Белые и черные

Слышатся веселые голоса Варвары, ее подруг. И чего они шумят, не дают до конца рассчитать все варианты!…

А это что такое? Величественная гостиница «Москва» и рядом палатки торгашей. Ах, да, ты просто перепутал старое с новым! Палатки – это же было давно, теперь их уже нет, ты же об этом сам читал в газетах. А там Колонный зал. Сотни пионеров в красных галстуках, с задорными лицами тянут для автографов книжки, тетради, блокноты. «Только не давайте сеансов против московских пионеров, – слышит Алехин голос Эйве. – Это очень опасно, побьют!» А вот и сияющая лестница Колонного зала. По-молодому стройный, в вечернем строгом костюме, он медленно поднимается со ступеньки на ступеньку, а по сторонам сотни любителей шахмат тянут к нему руки, улыбаются, кричат: «Браво русскому чемпиону мира! Да здравствует товарищ Алехин! Товарищу Алехину ура!» И он, растроганный, еле успевает кланяться по сторонам. Вот оно, долгожданное признание, миг истинного счастья! Поклоны, поклоны, рукопожатия – как много у него друзей, как много родных, близких людей…

Но все исчезло. Вновь было окно, лунный свет и океан вдали.

– Размечтался. Хватит, пора заниматься! – вслух произнес Алехин. Решительно захлопнул окно, зажег свет и задернул занавески. Из сказочного мира он сразу перенесся в знакомый и уже изрядно надоевший мир гостиничного уюта. В комнате было свежо. Не снимая пальто, Алехин подвинул к столу подставку для чемодана, поставил на нее раскрытый ящичек с шахматными фигурками.

«Чем бы сегодня заняться? – подумал он, садясь в кресло. – Посмотрю-ка французскую, вариант с жертвами пешек очень рискован. Ботвинник его отлично знает».

Вдруг сильная, сперва тупая, потом острая боль прорезала левую половину груди. Какая-то безжалостная рука схватила сердце и медленно, но с каждой секундой все сильнее сжимала его. Подобные спазмы случались и раньше, но на этот раз приступ был особенно болезненным.

«Что такое?! – испуганно спросил себя Алехин. – А вдруг?! – мелькнула в голове страшная мысль. Он замер в кресле, боясь сделать малейшее движение. Боль не проходила; наоборот, она все более усиливалась. – Что это-конец? Нет! Не может быть!» – закричал Алехин, но не услышал своего голоса. И никто его не услышал, кругом царила безответная тишина. Он был один, совсем один, помощи ждать было неоткуда.

Через мгновение Алехин вдруг почувствовал, что ему стало удивительно легко. Боль ушла куда-то далеко-далеко, и он дышал теперь совершенно свободно. Перед ним явились знакомые картины детства; потом толпа аргентинцев несла его на руках, мягкие ласковые пальцы Нади касались его лица. Алехин вспомнил, что перед умирающим в последний миг проходит вся его жизнь, и понял, что это смерть. «Всегда говорил: «Хочу умереть непобежденным», вот и осуществилось», – мелькнула мысль в угасающем сознании.

Гибкие пальцы судорожно схватили с шахматной доски белого короля. Может быть, это была отчаянная попытка найти спасение, возможно, это означало всего лишь желание сделать последний ход. Жизнь уходила из леденеющей руки, она медленно опустилась сначала на стол, потом сползла на подлокотник кресла и, бессильная, упала вниз. Цепенеющие пальцы не могли больше удерживать полированную деревянную фигурку, и она со стуком покатилась на пол.

Шахматный король упал.

Эпилог

Скитальцу в жизни нет покоя и после смерти. Жаркие споры разгорелись между французской делегацией в Лиссабоне, министерством иностранных дел и португальскими священниками по вопросу о том, как, где и по обрядам какой религии хоронить Алехина. В чужих странах для изгнанника не находилось даже жалкого клочка земли. Только на двадцать третий день после смерти, шестнадцатого апреля сорок шестого года, отыскали, наконец, возможность как-то решить посмертную судьбу Алехина. Его гроб был поставлен в усыпальницу шахматиста Мануэля Эстева на кладбище св. Иоанна близ Эсториаля. Мог ли предполагать рядовой шахматный любитель, что ему когда-нибудь придется делить коммунальную гробницу с величайшим шахматным гением?

Прошло десять лет. Шахматный мир готовился отмечать десятилетнюю годовщину со дня смерти Алехина. В Париже собрались вице-президенты Международной шахматной федерации. Посматривая на своих коллег, изредка подкрепляя свои слова скупыми жестами, советский делегат Вячеслав Рагозин начал речь: