«В браке все происходит, как в шахматной партии, - с усмешкой подумал Алехин. - Положение и права партнеров во многом зависят от первых ходов и поступков, короче, от дебюта. Если удастся провести начальную стадию игры энергично и решительно, можно обеспечить себе много преимуществ в дальнейшем. Если ты захватишь центральные рубежи, укрепишься на ключевых пунктах, тебе будет легко жить, и только тебе будет принадлежать инициатива. Не страшны будут тогда ни острые тактические выпады, ни загадочные комбинации, ни хитрейшие ловушки, которые будет ставить противная сторона. Можно даже позволить себе снисходительность к партнеру, простить ему прегрешения, ибо снисходительность безопасна для человека сильного, имеющего власть. Но все-таки и в этом случае уступки не должны вести к потере главных позиционных преимуществ».
«Брак - это скучный обед с десертом на первое», - вспомнил Алехин Сомерсета Моэма. Он признавался сам себе, что его жизненная «партия» с Грейс, начавшись праздником, теперь тоже стала скучной. Чемпион мира в шахматах, несравненный знаток стратегии и тактики шахматного боя, в «игре» с Грейс Алехин уже вначале допустил много неточностей и просто грубых ошибок. Ослепленный любовью, он не заметил, как попал под власть ее чар, а затем вынужден был целиком подчиниться ее воле. В чужом доме, в чужой для себя обстановке он полностью лишился инициативы, его поступками управляла капризная, властная и не всегда рассудительная женщина. Когда-то Алехина радовала мысль, что он будет жить с красивой любимой женщиной в большом удобном доме, но вскоре он убедился, что не получил ни уюта родного угла, ни счастья жизни с любящей женой.
Властная, сильная натура Алехина пробовала протестовать. Зачем, в конце концов, нужен ему этот дом, если он не стал родным и приветливым; зачем нужна эта жизнь с безучастной к нему женщиной? Стремился к любви, а получил лишь снисхождение, мечтал о собственном доме, семье, а стал бесправным сожителем своенравной управительницы. Когда-то грезилось безоблачное светлое счастье, на самом деле попал в плен, мрачный, безрадостный плен.
«Бежать отсюда! - решил Алехин. - Подальше от этого холодного дома, бесстрастного сада, скучного уклада жизни! Прочь от этих леденящих душу традиций, однообразных и изнуряющих привычек. Уйти от этой капризной женщины, властно овладевшей моим сердцем, подчинившей себе мою волю. Не видеть улыбок снисхождения и презрения на чувственных, подвижных губах, не замечать колких, изучающих взглядов. Прочь из плена, освободиться от всего, облегченно вздохнуть. Быть снова вольным в своих поступках, привычках, действиях. Как хороша ты, свобода!»
Но уже в следующее мгновение Алехин вновь вспомнил Грейс во всей ее обворожительной власти. Как не видеть больше женщины, которую любишь так горячо и страстно, женщины, дающей тебе блаженные минуты счастья? Не смотреть близко-близко в ее зеленые глаза, не касаться губами ее трепещущих губ. Не гладить больше мягких, нежных волос, не обнимать волнующее тело. Добровольно убежать, не быть больше рядом с ней?
Нет! Он не в силах покинуть Грейс, готов переносить невзгоды, обиды, унижения, лишь бы оставаться рядом с ней, упиваться ее пусть мимолетными, но восхитительными милостями.
Терзаемый тяжелыми мыслями, лежал русский скиталец на ровно подстриженной траве маленького французского сада со строгими английскими традициями. Его умные голубые глаза неподвижно смотрели в небо. Там, высоко-высоко, в бескрайнем синем просторе, куда-то неслась прозрачное белое облачко. Куда летит оно: навстречу счастью или собственной гибели? Где оно будет через час, вечером, завтра? Может быть, вольется в черную тучу над океаном или, светлое и жизнерадостное, пронесется над Москвой? Может, ему суждено увидеть Плотников переулок, дом Алехиных, уютный садик? Может, промчится оно над Волхонкой, где сотни москвичей ждут выхода шахматных корифеев из Музея изящных искусств? Свободно и легко летит облачко, купаясь в лучах солнца, в бескрайнем синем просторе. Счастливого тебе пути!
Вдруг что-то черное, страшное нависло над лицом Алехина, закрыло солнце. От неожиданности он на мгновение зажмурился, а когда раскрыл глаза, то увидел прямо над собой что-то мокрое и волосатое. Приглядевшись, он различил мощный подбородок дога, лилово-красные губы, белые клыки. Дальше гладкая, сверкающая на солнце шея, черная волосатая грудь, сильные ноги. Голова дога слегка склонилась набок, его мутный, серо-голубой глаз внимательно изучал непонятного человека, улегшегося прямо на траве, куда ему было запрещено даже ступать. Форчун искренне удивился столь грубому нарушению традиций.
Скрипач играл так не в лад с остальными, что это стало заметно даже Алехину, хотя он и не имел специально музыкального образования.