Белые и синие

Рим знает, для меня его свобода краше
Всего на свете, но различны чувства наши.
Я вижу, как послы везут монархов весть
И римским гражданам оказывают честь.
Приучим же царей, надменных сих деспотов,
С республикой дружить и чтить права народов
До той поры, пока, как Небеса велят,
Колени перед ней они не преклонят.

Грянул гром аплодисментов (можно было подумать, что Франция, подобно Риму, предвидит уготовленный ей высокий жребий): Брута прервали посредине монолога. Он был вынужден остановиться примерно на десять минут.

Во второй раз его прервали с еще большим пылом, когда он дошел до следующих стихов:

Под игом деспота томившийся народ
Вновь мужество обрел, воспрянув средь невзгод.
Тарквиний нам вернул права святые наши,
Когда уже полна была терпенья чаша.
Пускай тосканцам же послужит сей пример
С тираном поступить на наш манер.

В этом месте актеры сделали паузу; консулы направились к алтарю вместе с сенатом; шествие сопровождалось возгласами и криками «Браво!»; затем публика замолчала, внимая обращению к богу войны.

Актер, исполнявший роль Брута, произнес громким голосом:

О Марс! Ты бог войны, героев и сражений,
Ты с нами в бой идешь, ты Рима добрый гений,
Мы присягнем тебе на алтаре святом,
Твои сыны, сенат и я обет даем.
Коль будет хоть один изменник в лоне Рима,
Кто, о царях скорбя, возжаждет властелина,
Пусть среди адских мук коварный раб умрет
И ветер прах его презренный разнесет,
Чтоб только имя здесь его не забывали
И вечно, как тиранов гнусных, проклинали!

Во времена, когда бушуют политические страсти, мы аплодируем лишь тем стихам, которые отвечают нашим чувствам, не задумываясь об их качестве. Трудно представить более плоские тирады, чем те, что слетали с уст актеров в этот вечер, и никогда великолепнейшие стихи Корнеля или Расина не были встречены с подобным восторгом.

Но восторг, казалось, достигший высшего накала, сделался беспредельным, когда поднялся занавес во втором акте и зрители увидели, как молодой актер, игравший роль Тита, брат мадемуазель Флёри из Французского театра, вышел на сцену с перевязанной рукой: австрийская пуля пронзила ему бицепс.

Казалось, что на этом спектакль и закончится.

Несколько строк, содержащих намек на победы Тита и его патриотизм, были исполнены на «бис», как и слова Тита, отвергающего предложение Порсены:

Я за римлян умру, ведь средь них я рожден,
И суровый сенат мне милее, чем трон!
Пусть жесток он ко мне и завистлив, быть может,
Не предам я его ради жезла вельможи.
Я, сын Брута, храню в своем сердце не зря
Дух свободы святой и презренье к царям.

Дальше шла сцена, где Тит, отрекаясь от своей любви, восклицает:

Бесплодную мечту мой разум прогоняет,
Ведь в Капитолий Рим меня уж призывает.
Под славным сводом сим собрался весь народ:
Присягу чтоб принять, давно меня он ждет.
И грозные слова восставшего народа
Залогом будут нам немеркнущей свободы![3]

И тогда наиболее пылкие молодые люди бросились на подмостки, чтоб обнять актера и пожать ему руку, в то время как женщины приветствовали его, размахивая своими платочками и бросали к его ногам цветы.

Триумф Вольтера и Брута был велик, но б первую очередь это был успех Флёри, который стал подлинным героем вечера.