Белые камни

«А что, если она не успеет? — подумал он. — Что, если не успеет доучить новых выпускников балетной школы, новых инженеров? — И снова задал себе вопрос, удивляясь тому, как он мог задать первые два: — Разве в этом главное? Главное в том, что Магда есть и будет! Иначе невозможно! Надо подбодрить Александра и написать самые добрые пожелания Магде и завтра же, не откладывая ни на один день, заняться добыванием лекарств…»

Он подошел к незашторенному окну, посмотрел на уснувшие дома. Только два-три окна светились ярким электрическим светом. И еще одно окно окрашивал тусклый малиновый цвет. «Что за светом этих окон? — подумал Леонидов. — Припозднившаяся ли компания юнцов отплясывает шейк, или люди заняты какой-нибудь срочной работой, а может быть, там кто-нибудь тяжело болен? Не так ли теперь и у дубравиных?»

Тяжесть легла на сердце, недобрые предчувствия настойчиво наплывали от сумрачных видений ночного города, все неспокойнее становилось на душе. Еще так много боли на свете, помимо массовых трагедий, которые приносит безумство войн, и потому надо как можно больше успеть человеку во имя жизни.

* * *

Александр только на несколько минут прилег в своей комнате на кушетку, уткнувшись головой в подлокотник, а проспал, видно, часа полтора-два. Его разбудила чуть скрипнувшая дверь. Он открыл глаза и в отсвете красной лампы, что, по обыкновению, всю ночь горела у Магды, увидел ее. Она вся как-то съежилась, скрестив руки на груди и приподняв обострившиеся плечи, отчего показалась Александру девочкой-подростком, до слез обиженной и не умеющей найти силы для того, чтобы успокоить себя. По щекам Магды и в самом деле скатилось несколько крупных слезинок.

— Прости меня, Сашечка, я больше не могу, — моляще произнесла она.

Доля секунды потребовалась Александру для того, чтобы прийти в себя, а вместе с тем восстановить в сознании ужас трагедии, вошедшей в его жизнь. «Действие морфина кончилось, — тотчас понял он. — Нужен новый укол». Только этим он и мог помочь теперь Магде. Она же верила во всемогущество Александра, и, если он был спокоен, приходя на помощь в нужный момент, добывая редчайшие препараты и народные средства, которые ей помогали, и уверял ее в том, что она обязательно выздоровеет, Магда тоже обретала стойкость. Она начинала верить, что все эти непонятные хвори, разом навалившиеся на нее, в конце концов отступят, силы вновь вернутся к ней и невыносимые боли покинут ее. Она не хотела думать о том, что есть такие болезни, при появлении первых признаков которых нельзя мешкать. Иначе момент, когда можно еще что-то успеть, предпринять самостоятельно, будет упущен. Она не думала об этом теперь, хотя нередко, когда была здорова, высказывала твердую убежденность в том, что человек, обреченный болезнью на неминуемую гибель, не должен смиренно дожидаться своего часа, мучиться сам и обременять других.

Магда с признательностью и даже благоговением смотрела на Александра, принесшего прокипяченный шприц. Она уже перестала дивиться тому, как он ловко разламывает ампулы, набирает лекарство и совершенно безболезненно, лучше любой самой опытной сестры, делает укол. А ведь совсем недавно он даже смотреть не мог, как подносят шприц к телу, отворачивался и внутренне содрогался за нее. После укола Александр давал Магде капли, чтобы лучше работало сердце, успокаивающую таблетку и еще другую, при которой лучше действует укол. Потом он подогревал настой редкостных трав и просил выпить хотя бы полстакана. Магда безропотно выполняла все эти просьбы. Что ей оставалось, кроме надежды на спасение? Только после всего этого Александр оставлял в торшере малый, красный свет и, посидев немного в кресле возле Магды, пока она не уснет, еле слышно уходил к себе в кабинет.

Он решил не ложиться до тех пор, пока усталость окончательно не сломит его. Сел за письменный стол, придвинул к себе бумагу, но в голову не приходило ни одной мысли. Он думал о Магде, о непоправимой беде, нависшей над ней, и о своем бессилии помочь самому дорогому для него человеку. Ему хотелось выть, и он подвывал, стиснув зубы, горько и одиноко. Никто не слышал его, и никто не видел слез, скупо, через великую силу извергавшихся из глаз, слез воистину горючих: они жгли кожу, стекая со щек, были круто солены и горьки. Их не удавалось выплакать до полного облегчения. Кроме этого, Александр ничем не мог выразить себя. И он подумал, что, наверное, было бы лучше не выть вот так, жалея Магду и самого себя. Однако способность работать ушла. К тому же он совсем не был уверен в том, что написанное им сможет кому-нибудь пригодиться и помочь в таком же, как у него, или ином горе. Напротив — был уверен, что не поможет, потому что любой был бы бессилен помочь в сложившихся обстоятельствах.