Белые лилии

Бывший мэр ничего не отвечает, оно и понятно – наверное, сломанный нос очень сильно болит. Сама я не пробовала, но вообразить могу. Вика равнодушно пожимает плечами, и, глядя на неё, меня очень интересует жуткий вопрос – если происходящее её не пугает, то какими были предыдущие «наказания» молчаливого мальчика Егора? Но главный вопрос – где были её глаза? Она же наверняка еще в первые месяцы уловила нотки безумия!? Так чего же ждала? Какого хрена…

И тут я спотыкаюсь.

Смотрю на неё и вижу до боли знакомую даму – глупую, равнодушную, пустую, бессмысленно легкую, до дрожи наивную. Искренне верящую в кого-то большого и сильного. Он стоит за моей спиной и никому никогда не позволит обидеть меня. И пока меня все глубже и глубже затягивает в трясину слепого эгоизма, сконцентрированного только на мне, любимой, этот «кто-то» переписывает на меня огромный публичный дом и наряжает меня в дорогое, шикарное, прекрасно скроенное платье порока, переписывает «Молот ведьм» и, показывая на меня пальцем, кричит: «Поджигайте костры!» Вот только разница между мной и молодой девочкой исчисляется без малого двумя десятилетиями, и если ею правит неопытность, то что правило мной? Она имеет право на наивность, ибо обивает колени, поднимаясь вверх. А я? Мир – огромная песочница, правда, Марина Владимировна?

Псих что-то бормочет, Олег гнусавит, но я не слушаю их – я закрываю лицо руками и прячусь в темноте ладоней. Я жду, пока придет хищник и сожрет меня. Но он не приходит – он бросил меня.

– Ма-арина, – говорит Псих, обращаясь ко мне. Судя по тону его голоса, он повторяет мое имя не в первый раз.

Отрываю руки от лица, поднимаю голову и смотрю на него.

– Ты не с-слушала?

Его подбородок снова выдается вперед и вверх, и я ловлю себя на мысли, что ни я, ни окружающие больше не обращают на это никакого внимания.

– Нет, – честно отвечаю я.

– Мы решили подняться на самый верх.

Этот день только начинается, а я уже симпатизирую Розовощекому в его желании выйти к стае дворняг.

Глава 5. Добавим свет

Так много крови… Она стелется по полу, словно шелк – местами рваный, разодранный в клочья и разбросанный по паркету тонкими нитями и крошечными кусочками. Но в центре, там, где она стояла, откуда все началось и где тонкое острие ножниц расплавило её кожу, выпустило на свободу красные горячие нити, полотно крови ровное, гладкое, лаково переливается в тусклом свете убывающей луны.

Егор не проснулся, когда Максим, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на углы и мебель, побежал вниз к телефону. Егор крепко спал, пока Максим, продиктовав свой адрес диспетчеру, бросил трубку и кинулся к шкафу, где в верхнем ящике лежали запасные ключи от комнат всего дома. Егор и ухом не повел, когда, вытащив небольшой ящик целиком, Максим кинулся с ним наверх – он и понятия не имел, какой именно ключ подходит к замку её комнаты. Пока Максим трясущимися руками искал подходящий ключ, Егор крепко спал в своей комнате, отделенный от разлитой на полу смерти – блестящей, красной, но в темноте ночи кажущейся разлитыми чернилами.

Егор проснулся от звонка в дверь. Он не открыл глаза, он повернулся на другой бок и, возможно, тут же уснул бы, если бы не голоса: несколько взрослых и один детский. Детский голос, знакомый и очень родной, изуродован нотками страха и паникой быстрых слов. Это заставляет Егора открыть глаза. Мальчик приподнялся на локте и посмотрел на кровать брата – она пуста.