Белые лилии

Она включает режим «радио» тихо, сонно, лениво повествуя мне о том, что я не стала бы слушать даже за деньги, но, как и всегда, ей для общения нужна лишь она сама. Мы сидим на отвесном берегу удивительно красивой реки, окруженной плотной, зеленой стеной тайги по обе стороны. На том берегу плавными линями возвышаются высоченные горы, словно зеленым бархатом, покрытые непроходимым лесом, а над ними – апельсиново-гранатовый диск солнца, падающий во впадину меж двух покатых вершин соседствующих гор. Господи, до чего же тихо и красиво…

– Что мы здесь делаем?

Римма полушепотом:

– Рыбачим.

– Я имею в виду – вообще.

Женщина лениво косится на меня:

– Ты о тщетности бытия? Жизнь бессмысленна, а люди – песчинки в жерновах вечности?

Я поворачиваюсь к ней:

– В смысле, какого хрена мы сидим за городом? Почему мы не можем вернуться обратно в цивилизацию?

– Потому, что пока цивилизацией там и не пахнет. В городе – хаос и беззаконие. Нужно время, чтобы навести порядок. А что тебе здесь не нравится?

– Мне не нравишься ты, – я поднимаю с земли веточку и ломаю её пополам. – А здесь очень даже хорошо.

– А, в этом смысле… – Римма переводит взгляд на свои сланцы, убирает прилипший листочек с боковины подошвы и бросает его в траву. – В городе сейчас небезопасно, моя королева.

Она смотрит на меня – ехидная ухмылочка рождается в уголках её губ. «Моя королева» – её аналог «королевской бляди» Белки, или любого другого ругательства, синонима которому я последний раз была в глазах широкой общественности – главной проститутке нашего города. И она, не стесняясь, потчует меня им всякий раз, когда говорю ей что-то оскорбительное. Не потому, что её это оскорбляет (мне не хватает фантазии её оскорбить), а потому, что ей безумно нравится его многогранность – изящное ругательство с двойным дном, которым и на людях не стыдно воспользоваться. Шкатулочка с секретом – только для посвященных.

– Ну, так оставь меня здесь одну.

– Проще пристрелить, чтобы не мучилась.

Поворачиваюсь и выразительно гримасничаю в ожидании объяснений. Она смотрит на меня и смеется:

– Брови сломаешь, юродивая, – а затем. – Тайга, моя королева – это тебе не в магазин за сигаретами сбегать. Тут мишки ходят, да непонятные грибы растут. Без меня тебе здесь недолго заламывать руки, да светлы очи к небу воздымать.

– А ты, значит, с голыми руками – на мишку?

– В доме для мишек, очень кстати, имеется «Вепрь»³.

Я не знаю, что такое «Вепрь», но предполагаю, что он весьма эффективен против крупных зверей. Мельком оглядываю её огромное тело:

– Не покажешь, где он?

– Кто? «Вепрь»?

Я киваю, а она прыскает смехом мне в лицо:

– Обязательно. Как только мне, по каким-то неведомым причинам, вздумается умереть от рук дилетанта, – она отворачивается к воде, прикасается пальцем к леске, словно вслушиваясь в то, что она может рассказать, и отстраненно бубнит. – Неловко, медленно, мучительно…

– Я же не умею с ним обращаться. Не смогу даже…

– Ты и представить себе не можешь, до чего интуитивно доходят дилетанты, заряженные целью.

– Может это не для тебя. Может… это для меня.

– Тогда я умру от рук профессионалов, – буднично говорит она, подтягивая леску пальцами. – Медленно и мучительно.

– А что, других желающих понянчиться со мной не оказалось?

– Он занят, – не глядя на меня, говорит Римма.

Я поднимаюсь на ноги, поворачиваюсь и неспешно взбираюсь по склону вверх, огибая деревья, оставляя Римму позади. Трава сменяется узкой тропой, тень от крон редеет, проплешины солнца на земле все больше – я выхожу к пологому склону. Отсюда уже виден бревенчатый дом. Маленький, двухэтажный, такой аккуратный и уютный – пристань, мать его, дзен-буддизма в интерпретации таёжного плоскогорья.

***