Белые лошади

Сосредоточенно и жадно, всё так же прерывисто дыша, Надежда осматривала своего ребёнка: шёпотом пересчитала пальцы на руках и ногах; осторожно перевернув на животик, легко прошлась по выпуклым позвонкам, вобрала в ладонь хрупкий затылок с густым чернущим вихром утробных волос, нежно прощупала шёлковую мошонку, проверила ушки – крохотные, прозрачные-восковые. И пальцы были прозрачными, с восковыми ноготками. Чистый, не худой, приятный ребёнок. Три восемьсот, всё правильно.

Её не обвесили, не обжулили. Товар оказался качественным…

Мальчик закряхтел и панически вскинул обе руки, дрожа ими, отмахиваясь, отталкивая ножками воздух, головой поводя в стороны, будто осматривался. Глаза открылись: бессмысленные-светлые, контрастные тёмным волосам.

Надежда как подкошенная повалилась на колени перед кроватью, упала на пелёнки головой и страшно, на разрыв горла крикнула:

– Ари-ста-а-а-а-а-арх!!!

Глава 8 Бегство

В хорошей компании, да за хорошей выпивкой он любил рассказывать о своей работе на «скорой» в начале чумовых девяностых.

Легендарное было времечко: у врачей к обычным диагнозам добавились огнестрельные и ножевые ранения, обдолбанные наркотиками мальчики и девочки из приличных семей и – повседневный бич – отравления алкоголем. Повырастали ларьки-поганки, где мутные личности торговали подозрительным пойлом, разлитым в грязную тару по вонючим подвалам. А продавали отраву всем, кому попало, будь ты хоть юный пионер – только бабки гони. Страну трясло и колотило; люди не могли прокормить и одеть-обуть детей; разваливались НИИ и заводы, процветали чёрные риелторы, гуляла – торговала навынос стволами и боеприпасами нищая армия… А шальные деньжищи родимой грабиловки уже летали по небу, сбиваясь в первоначальные капиталы, в грозовые тучи, откуда, погромыхивая взрывами, сверкали огнестрельные молнии.

Ох и наперевозили в те годы по «скорой», на-перетаскали разного-всякого народу… Много было пришлых-деревенских, кто ехал в Питер в надежде на лучшую жизнь, а попадал в разборки, в непонятки, в леденящие душу истории, или уж сразу – под шальные пули. Баб несчастных подбирали без счёту – обманутых, голодных, отравленных алкоголем или наркотиками; вытаскивали полумёртвых из сугробов, из грязных шалманов, подбирали на вокзалах, на ступенях пивных рыгаловок, из-под обоссанных подъездных батарей…

На что те надеялись, устремляясь в Питер? На симпатичную свою мордашку? На отличный аттестат поселковой школы? На какое-то звёздное везение, высмотренное в голливудской бодяге?..

Некоторых спасённых команда «скорой» дня по три держала прямо там, на подстанции, – отмывали, перевязывали, лечили, подкармливали… Потом сбрасывались по денежке и отправляли своей дорогой. Разве что мораль не читали. Врачи-то в основном – мужики, слабый пол – какая там, к чёрту, мораль.

Так на их подстанции появилась Люся. Эту не смогли отправить восвояси, некуда было: такую измордованную привезли её с Московского вокзала – жуть! – а в больницу везти бесполезно. Выходили, что делать… Она оказалась ласковой, очень честной и умелой. Едва очухалась, притаранила откуда-то электрическую плитку (Оксана Борисовна уверяла: украла). Может, и украла, а только с тех пор всегда что-то горяченькое на станции было. Прискакал между вызовами, сосиску заглотнул – беги дальше. И убирала, и простыни-халаты штопала – мировая девка оказалась. И как-то так она случайно… забеременела. От кого – не знала, ласковая была. Благодарная. Ну, куда её девать? С новорождённым мальчиком Серёжей привезли всё на ту же Первую подстанцию Петроградского района, где те и продолжили жить: мать, блин, и дитя. Мальчишка, сын полка, тоже славный оказался, и в теме: целыми днями сидел на широком подоконнике, играя с машинками. Во что играл? В «скорую», конечно. «Сорок пять двадцать три! – покрикивал басом. – Кардиологический коллапс! Живей, живей, ябтву мать!!!»

На вызовы по пулевому или ножевому ранениям команда «скорой» ехала безо всякой милиции, да и где её взять, ту милицию?! – ехали на свой страх и риск, и бывало, на месте к горлу врача приставляли нож или пистолет: спасай, доктор, не то пожалеешь.

Так однажды они с Оксаной Борисовной выехали вдвоём на вызов в один из спальных районов. Прибыли по адресу. В лифте ездит куча говна, так что – пешочком на пятый этаж. Там в квартире на полу труп лежит, давно истёкший кровью. А вокруг него – целая толпа соплеменников: глаза, как угли, все дышат огнём, все при качественном оружии. Дагестанцы или чеченцы, или кто-то вот такой. И тот, что постарше, «барон» ихний – седая щетина на щеках и круглая седая башка, – помахивая пистолетом, кричит Стаху:

– Давай, живо переливай ему свою кровь, не то пристрелим!

Этот их мёртвый соратник на полу, или, скажем, родственник… лежит, практически готовый к погребению. Но банда вся под кайфом, или просто дикие – не с кем говорить.

Стах обернулся на Оксану Борисовну: та побледнела, озирается по сторонам, и чудо, что на ногах ещё держится.