Белые лошади

– Лежал, мычал и дёргался?!. – перебил отец тем же зловещим шёпотом.

– Бать… это ж… пьяный какой-то…

– Дуррррак!!! – загремел батя. – Это эпилептик. Приступ его свалил! Ты что, не заметил пены у рта?!

Сташек молчал, не в силах выдавить ни слова, ни глаз поднять на отца.

Тот вышел, хлопнув дверью. Не стал обедать. И притихшая мама (её-то за что наказал?) с совершенно подавленным сыном быстро и неинтересно поели, заглатывая борщ ложку за ложкой и опасливо поглядывая на входную дверь.

А вечером, уже другой, сосредоточенный и спокойный, батя вошёл в комнату к сыну, сел напротив и подробно объяснил – как помогают при эпилептическом припадке. Так же обстоятельно всегда растолковывал ему ситуации и положения, в которых считал «жизненно необходимым (его любимое присловье) знать, как следует действовать».

Как грамотно спасать тонущего.

Как делать искусственное дыхание.

Как наложить шину на сломанную кость.

Однажды на Клязьме, на рыбалке (Сташеку было лет двенадцать), он преподал ещё один важный урок. Вытащив здоровенного серебристого красавца-леща, вдруг велел Сташеку отсечь тому голову, распороть брюхо и распластать рыбину.

– Что там видишь внутри? – спросил, не поворачивая головы, напряжённо глядя на воду.

Внутри рыбы оказался вязкий вонючий белый порошок. Сташек потрогал его и брезгливо вытер палец о штаны.

Батя кивнул на противоположный берег:

– А теперь глянь туда…

На том берегу вдоль зарослей камыша ползло по воде большое белое одеяло.

– Удобрения, мать их! Минеральные… – Он сплюнул. – Никто их не использует, вот и привозят сюда и сваливают в реку. Сматывай удочки – конец рыбалке на Клязьме!

И всю обратную дорогу матерился, успокоиться не мог, припоминал ещё и ещё «безобразия»:

– Болота осушили! Да вы хоть знаете, мать вашу, что без болот ручьи и речушки захиреют. А на них – тысячи плотинок и запруд, чтоб вода скапливалась, отстаивалась, а уж потом – в Клязьму, на радость стерлядочке! Ну, теперь – всё: Клязьме – конец, Мещёре – конец… Стране – конец!

Примерно в то же время он, батя, выписал для сына два «толковых», по его мнению, журнала: «Науку и жизнь» и «Химию и жизнь». Выписал, конечно, не на домашний адрес, а в желдорбиблиотеку, что было для него характерно: не один ты на свете, пусть люди пользуются. (Пользовались, впрочем, три человека: Сташек с мамой и закройщик городского ателье Вадим Вадимыч.) Сташек любил и прочитывал от корки до корки оба журнала, но особенно уважал «Химию и жизнь», считая его более «прогрессивным». Материал там подавали броско, стильно: с иллюстрациями в духе завораживающе-странных композиций Сальвадора Дали. Так что с химией он познакомился раньше школьного курса. Одни лишь бензольные кольца на какое-то время стали камнем преткновения, но потом он и их осилил. А Перельман и Ландау с Китайгородским вообще долгое время были самыми важными людьми-книгами. Всё это вместе, плюс многолетняя дружба с Верой Самойловной, накопило годам к пятнадцати странноватый для его возраста нарост избыточной, хотя и несколько отрывистой эрудиции в самых неожиданных областях знаний. Примерно в это же время он оказался записан в Учительскую библиотеку. А как туда попал – тоже история.

Учился Сташек, не особенно себя обременяя: устные домашние задания игнорировал, к письменным снисходил время от времени. Школьный курс разных предметов пролетал между прочим, легко лавируя меж островками фактов, открытий, биографий и прочих сведений, добытых из разных книг и осевших в голове как попало – так стая перелётных птиц рассаживается передохнуть на крышах сараев, на кронах деревьев и на лодках у воды. Это касалось и языков. В школе преподавали только немецкий, и не то чтобы он старательно его зубрил, но когда загорелся прочитать Генриха Бёлля, то и прочитал – в подлиннике, со словарём; только такой и отыскался в библиотеке, а прочитать хотелось. Он прилично говорил и читал по-французски. Однажды Вера Самойловна целых три месяца демонстративно общалась с ним только по-французски, объявив это «сессией погружения в стихию языка». Он пытался восстать, огрызаясь по-русски, но в конце концов смирился, и вскоре обнаружил, что в бытовом разговоре уже с большей лёгкостью подыскивает нужные слова, а порой так и шпарит готовыми штампами. Но мечтал-то он об английском, и потому нашёл самоучитель, в котором медленно продирался сквозь надолбы абсолютно, считал он, идиотской грамматики.

Сидя за партой, всегда держал на коленях какую-нибудь книгу. Если учителя это замечали и требовали повторить только что сказанное, он повторял – практически дословно. И на него махнули рукой…

Хотя однажды Стах угодил на «проработку» в кабинет к директору школы Валентину Ивановичу – по забавному поводу: из-за «Руслана и Людмилы», вернее, из-за иллюстраций И. Я. Билибина к данному произведению А. С. Пушкина.