Белые лошади

Они сидели втроём на веранде, когда-то нарядной, пёстрой, с цветными стёклышками в верхней части окон, даже зимой увитой остролистным плющом с мелкими белыми цветками; сейчас – запущенной, с единственным скучающим фикусом в керамической кадке. И всё же первое весеннее солнце так приветливо заглядывало сквозь красные и жёлтые ромбы окон, выплёскивало арлекинные цвета на плетёное кресло-качалку, в котором – скрип-скрип – покачивалась Дылда, придавало её волосам гранатовое сияние – как у ангелов в церковных витражах. Рослая, исхудалая, – она сейчас казалась старше своих лет; молча и задумчиво (скрип, скрип), поверх седой головы отца, глядела на своего Аристарха…

Ему же, ежесекундно ловящему её взгляд, сладко было думать, как сегодня ночью она заснёт, положив голову ему на грудь и заведя колено ему на живот, а он зароется носом в её волосы, как пёс, выуживая аромат её сна. Подумал с волнением: никогда ещё они не спали в нормальной постели – заложники шорохов, шагов, стука в дверь или поворота ключа в замке – скрип, скрип… – преступники, шалеющие от жаркой тяги запретной любви.

Больной же притих, отрешённо глядя в окно, где за спутанными ветвями простиралась последняя, за пределами жизни, дорога: небесная…

Звонкий леденцовый свет этой веранды, воздух её, настоянный на боли, неутолённой любви и близкой смерти, сгустился до такой ненасытной, пронзительной жажды жизни, что все трое молчали, боясь нарушить – скрип, скрип, – дрожащую проникновенную тишину…

Впрочем, Стах сейчас думал не о хрупкой тишине этих минут.

Он был напряжён и ждал подходящего момента: удобного поворота темы, смягчения (после укола) болей у дяди Пети. Он ждал, когда сможет произнести слова, с которыми приехал – всю дорогу повторяя их на разные лады и с разной интонацией, – и всякий раз получалось другое: то убедительно и неопровержимо, то из рук вон плохо или даже совсем безнадёжно.

Пока же пустился травить смешные и «ужасные» байки со «скорой» – вот этого добра было у него навалом: тысяча и одно дежурство на Первой подстанции Петроградского района.

– Работка ещё та, – заводил он неспешно, – и отпечаток на человека накладывает, конечно… – Все свои коронные истории рассказывал обычно невозмутимым тоном, так что в первые минуты невозможно было понять, о чём речь: о трогательном, трагическом или смешном.

– Ночь-день смешались, вызовы такие – любой писатель за сюжет последнюю рубаху отдаст. Каждый божий день – алкашня. Валяется такой в канаве или в луже. Ну, мы – что? Милицию вызывать или, скажем, везти его в вытрезвитель – опасно, менты забьют. В больницу надо бы, но что ты ему припишешь, кроме алкогольного опьянения? И мы из положения как выходим: у нас прямо в машине, на верёвочке дубинка висит, «таблетка» называется, или – «расширитель диагноза». Долбанёшь пациента разок-другой по башке, наставишь пару синяков – вот тебе основание везти паразита в больницу, на курорт.

Рассказывать он умел и любил – мамина артистическая жилка. Да и батя, бывало, если выпьет чуток, да в хорошем настроении, тоже умел историю рассказать «с подвохом», с изюминкой и с неожиданной концовкой.

– Однажды приезжаем по вызову: «улица». Это диспетчер пишет: «улица». Там парк не парк… садик такой недалеко от «Авроры». Сидит на скамейке старушенция, божий одуван, шляпка старорежимная с вуалькой, скатилась с головы и лежит на коленях. Сомлела старушка, дурно ей. Ну, доктор Оксана Борисовна щупает пульс, а я склонился к бабке, спрашиваю: что, мол, бабуля, как вы? Что с вами стряслось?

Угадайте, кем она оказалась. Единственным в истории страны женщиной – контр-адмиралом Российского флота! Мы, как услышали, навытяжку встали. «Повезём вас в больницу», – говорим. А она: «Боже упаси, домой, только домой. Ко мне сегодня должны приехать за библиотекой, оставляю её в дар детскому дому номер семь».

А книги-то нынче в каком дефиците! Люди по подписке дикие очереди выстаивают, а у нас – где время в очередях стоять? Привезли контр-адмирала домой, вкатили дибазол с папаверином, она задремала… А я тихонько так, на цыпочках, пробираюсь в соседнюю комнату, в библиотеку, гляжу на полки и, как батя говорил, коломытно мне: такое богатство! Снимаю том «Республики «Шкид», любимую книгу детства. Что, думаю, бабуля не огорчится, если сострадательный доктор позаимствует книжку? Открываю: там на форзаце надпись карандашом: «Кто способен украсть книгу, тот способен стать убийцей». Затрясся я от ужаса, потом от смеха, захлопнул книгу и поставил на полку.

Но через час бабуля пришла в себя, приободрилась, спрашивает: «Молодой человек, вы любите сказки?» – «А как же, – говорю, – кто на Руси не любит сказок». Она велит мне снять с полки два тома Пушкина – то самое, роскошное красное издание. «Возьмите на память, – говорит, – почитаете когда-нибудь своему сыночку. Жаль только, третий том не успела получить».

Ну, я-то, понятно, от счастья воспарил! Обидно, что третьего тома нет, но дарёному коню, как говорится, по зубам не двинешь…