Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- М-да, - задумчиво сказал он. - Чрезвычайно интересно. Особенно то, что вы рассказали о кафе. Но - должен вас расстроить - эта информация теперь тоже бесполезна. Я благодарен вам хотя бы за честность, но не вижу смысла раздувать из этого дело. Вышло так, что преступники наказаны как бы сами по себе - все, кроме вас, Эрик.

Я вздрогнул и согнулся под его взглядом, обхватив себя руками. Он с минуту изучал меня, и лицо его играло, как поле на ветру. Порыв - и обнажается белесая сердцевинка травы, видна мгновение, и снова - темно-зеленые волны. Затем порыв в другую сторону, и опять обманчивый белый след на зелени, который тут же исчезнет, стоит ветру стихнуть. Я не знал, что он скажет, и страх во мне рос, заполняя внутри все пустоты, как поднимающееся на дрожжах тесто. Мне казалось: сейчас закричу, забьюсь в безобразной истерике, если он немедленно меня не успокоит. Но секунды шли, я не шевелился, а он, забавляясь, не спешил мне на помощь.

Наконец, я не выдержал и выговорил по слогам, выплевывая каждый из них, как кирпич:

- Ме-ня по-са-дят?

Чиновник засмеялся:

- Ну, почему же сразу - посадят? Что вы, как маленький. Потерпевший отказался от своих претензий - а у нас, как вы знаете, в этом случае уголовное дело сдается в архив. Настоящего бандита мы нашли - шило осталось на рельсах, вы говорите? С него снимут отпечатки пальцев, а Чемерина заставят сказать правду. Это все детали. Меня интересует другое - ваше душевное состояние. Сами же говорите - вас раскодировали.

- Это не я - это Трубин сказал.

- Неважно, - отмахнулся чиновник. - Нужно восстановить код. Я думаю, комиссия со мной согласится: уголовным преступником вы считаться не можете. Вас надо просто подлечить и вернуть обществу, как образцового...

- Но как же? - я почувствовал и облегчение, и новый страх. - Ведь Мила мне сказала, что при снятии кода многие пациенты превращаются... в растения.

- Мила ваша не понимает, что говорит, - он неожиданно поднялся с места. - Я отдам распоряжение главному врачу, можете отдыхать. И - спасибо, - передо мной оказалась его рука, протянутая для пожатия, твердая и властная, как рука монумента. Я осторожно взял ее и подержал: холодная. Мраморно-холодная ладонь.

- Мне пора, - чиновник деловито взял свое пальто и кивнул.

- Простите! - я не знал, как его зовут, и вынужден был обращаться безлико, словно к продавцу в магазине. - Один вопрос! Вы-то сами как считаете, кто мы на самом деле? Это важно: ответьте. Я уже три правды знаю, должна же быть и еще какая-то, последняя, потому что эти три...

- Вас не убеждают? - он улыбнулся сухой прохладной улыбкой. - Зачем, Эрик? Когда вас снова закодируют, правда останется всего одна - главная. А остальные - промежуточные - вы в любом случае узнаете. Все их узнают, когда остаются совсем голыми, с чистым нетронутым мозгом... Хотите, процедуру проведет эта славная женщина? Мила?

Я тупо кивнул. Он снова пожал мне руку и удалился - в какие-то недосягаемые для меня сияющие сферы. Я остался один и сидел, сжав руками голову - и в ней творилось Бог знает что. Куски воспоминаний, картины прошлого, чьи-то слова, лица, пустые зимние улицы, фонари, небо, острые звезды - все кружилось вокруг меня, ускоряясь. Мелькнул усталый, постаревший Трубин, Полина улыбнулась откуда-то детской улыбкой с ямочками на щеках, юная Хиля прошла танцующей походкой с Лаской на руках, Зиманский иронично сдвинул на лоб свои тяжелые учительские очки. Потом я увидел окно родильного дома, и в нем - мою мать, глядящую ласковыми глазами в серость февральского дня, в тупики улиц, в снежную пелену. Сквозь решетку Санитарного поселка сверкнули глаза Глеба. И - наконец, как избавление от мучений - над зубастыми от труб крышами взвился в синее небо непредставимый огненный шар, похожий на странное жидкое солнце, растекающееся по воздуху и заполняющее все - каждую крохотную щель.

Я застонал. Вошла Мила в чистом халате, с чистым выражением глаз, весело взмахнула рукой, словно дирижируя маленьким оркестром, и сказала мне:

- Это будет недолго, Эрик.

* * *

Случаются на севере дни, похожие на глухую бетонную стену - такие же двухмерные, без малейшего просвета, без эха, без перспективы. Именно в такой день старший регистратор районного Семейного отдела оттиснул маленькие штампики в наших социальных карточках, моей и Тониной, и пожелал нам семейного счастья.

На улице, сплошь заваленной снегом, так, что от проезжей части осталась лишь узкая, проторенная машинами колея, нас сфотографировали на фоне низких голубых елочек и со смехом и гиканьем посадили в кабину заводского грузовика, украшенного алыми бантами. Остальные - по большей части незнакомые мне девчонки из цеха - забрались в кузов и всю обратную дорогу орали песни, дружно подпрыгивая вместе с машиной на колдобинах.

Тоня сидела тихая, прижавшись ко мне на узком пассажирском месте и глядя на приборную панель. Водитель тоже молчал, лишь изредка шепотом ругая заедающие "дворники".

- Ну, что? - я посмотрел на Тонину макушку в белом веночке. - Как настроение?