Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Хорошо, - мама повернулась, чтобы идти. - Через полчаса пожалуйста на чай, ребята.

- Вот так, - проводив ее взглядом, прокомментировала Хиля. - Я же говорила! - она покачала головой. - Странный он, тот мужик. Глаза просто никакие... тухлые глаза, как у покойника...

- Вы меня простите, - сухо сказал Зиманский. - Я заберу эту вещь и принесу вам завтра нормальный приемник. Не вышло так не вышло.

Через полчаса мы сидели за столом, и я не мог отвести взгляда от лежащего на окне конверта. Мама еще не вскрыла его, может быть, дожидаясь "отца". Или просто забыла в хлопотах. Но я-то помнил, и тревога моя все разрасталась. И еще - в нее вплеталась какая-то раздражающая мысль, связанная с загадочным ящиком

- А что там такое, на комоде? - мама налила Зиманскому чашку чая. - Не вы принесли, Егор? Интересная какая-то штука, большая... Новый приемник?

- Ну да, только он не работает, похоже... Ребятам вроде как на свадьбу подарил, и нате вам - бракованный.

- Безобразие! - мама покачала головой. - Дорогая ведь, наверное, вещь...

Мысль, которая беспокоила меня, вдруг обрела очертания. Это было очень просто: Зиманский не разбирается в радио, он вообще не технический человек, несмотря на свою феноменальную память, поэтому смешно предполагать, что эту штуку он собрал сам. Тогда - кто? И что за "другое место", откуда якобы велась передача?..

* * *

С нами в лифте поднимался еще один человек, высокий, плотный, с улыбчивым лицом, в шуршащем белом халате, наброшенном поверх строгого костюма. Что-то в нем показалось мне знакомым, я присмотрелся и заморгал от удивления: мы уже встречались этой бесконечной ночью, именно он выглянул к нам с Полиной из дверей "Радиокомитета" и весело спросил: "Принесли?". Теперь он выглядел совсем по-другому, но все равно был легко узнаваем - я, наверное, узнал бы это лицо даже в огромной толпе.

- Привет! - человек тоже воскресил в памяти мою повязку на глазу. - Ну что, нашли старушку? К дознавателям-то ходили?

- Да, спасибо! - я кивнул, непонятно чему радуясь. - То есть нет, не нашли. Найдем, завтра. Куда она могла деться?

Мы поулыбались друг другу. Он объяснил:

- А я тебя тогда перепутал. С одним знакомым... Неблизким знакомым, конечно. Он мне катушки должен был принести, я часа четыре его ждал. Так и не пришел, скотина...

"Зачем он мне это рассказывает? - существо у меня внутри удивленно подняло бровки. - Потому что общительный? Да я ему никто, не наплевать ли ему на мое мнение?.."

Вот тогда меня и кольнуло в первый раз. Все, что случилось до этого - ерунда, и я это понял как раз в тот момент, когда почувствовал укол тревоги. Всего их будет три, но я об этом, конечно, не знал, просто прислушался к новому ощущению и подумал: дело плохо.

Мысль ("ой как плохо, и не представить!") пришла и сразу испарилась, а я остался в скоростном лифте с задумчивым Трубиным и этим человеком из "Радиокомитета".

Интересно, что он здесь делает? Ночью, глубокой, темной зимней ночью? Готовит сводки для объявления по радио? Маловероятно. Такие вещи по радио не объявляются, и никто в городе не узнает наутро, что творилось под покровом темноты после скрытого от всех объявления тревоги. Начнется обычный день: к утру на месте взрыва уже разгребут завалы, расчистят проезжую часть, разъедутся деловитые дознаватели и судмедэксперты, и лишь разрушенная стена дома будет напоминать о том, что там стояло когда-то кафе для ночных сотрудников.

А если этот улыбчивый мужчина работает здесь, в спецгородке, то что он делал вечером в "Радиокомитете"? Как вообще связаны эти две организации, одна из которых формирует наш досуг, а вторая следит за моральным обликом?..

И этот укол - словно маленькая сирена внутри, которая взвыла, объявляя об опасности и тут же стихла.

Лифт выпустил нас на втором этаже и сразу ухнул вниз на чей-то вызов. Человек из "Радиокомитета" деловито ушел, напевая себе под нос, а мы, словно связанные невидимой перемычкой сиамские близнецы, затопали по ковровой дорожке к кабинету с черной доской и лекционными скамейками.

Нас встретил Голес, румяный, бодрый и совсем не заспанный, словно не ночь стояла на дворе. Рядом с ним на скамейке, поджав ноги, сидела напуганной курицей продавщица Ивкина и смотрела на нас круглыми встревоженными глазами. Я обратил внимание, что одета она гораздо опрятнее, чем в магазине: на ней было темное фланелевое платье, немного похожее на домашний халат, и белый пуховый платок, наброшенный на плечи. Ноги в мокрых валенках она старалась спрятать под скамейку как можно глубже. А вот волосы так и не вымыла, и они облепили голову, как шлем.

- Ходили на медосмотр... - извиняющимся тоном начал Трубин, но тут девица вдруг оживилась, увидев меня, и воскликнула почти с радостью:

- Вот этого я знаю! У-у, ворюга чертов!..

Я отшатнулся. Впервые меня вот так, в глаза, назвали вором, и звучало это отвратительно.

- Ворюга, ворюга! - она даже чуть подпрыгнула на своей скамейке. - Я тебя помню, я видела, как ты там по углам прятался! На шмотку чужую позарился, сволочь!..