Белые ночи

— Трис! — ахнула Зита, первой подметив мое воскрешение.

Народ быстро обернулся.

— Трис!!! — подхватился Яжек и со всех ног кинулся навстречу. — Живая? Все нормально? Ничего не болит?!

Я и опомниться не успела, как вокруг стало неожиданно шумно и тесно. Они побросали все дела, позабыли про ужин, отложили оружие и сгрудились, будто я была им близкой родственницей. Или, по крайне мере, хорошей знакомой. За Яжеком подтянулись и дружно разулыбались Олав с Олером, от которых было странно встречать подобное единство. Меня крепко обняли, повертели на месте, как перед зеркалом, убедились, что страшных ран нигде нет, и восторженно похлопали по плечу. Молчаливые зиггцы вежливо наклонили головы, но потом не выдержали и тоже осторожно приобняли. Яжек со смехом предложил расцеловать в обе щеки, но я вовремя отказалась. Обошлись четвертыми по счету, но кратковременными объятиями. Потом подошли Шикс и здоровяк Бугг, на которого я посмотрела чуть ли не с ужасом, ожидая зубодробильных обниманий, но, хвала Двуединому, пронесло — он прогудел, что рад меня видеть, и очень осторожно пожал мои пальцы. Шикс просто кивнул. Возницы особо не настаивали на тесном общении, но Янек, потупившись и слегка смутившись, все-таки решился извиниться за прошлую выходку. Пришлось заверить, что я давно забыла и никаких гонений больше не будет. Затем примчалась и закружила в каком-то безумном танце Зита, с радостным криком подбежал Лука, с ходу обняв так, будто сто лет не видел…

Я наклонилась, чтобы потрепать русую макушку, но он неожиданно вцепился обеими руками и с прерывистым вздохом повис на моей шее, пряча лицо и тесно прижимаясь щекой. А потом взглянул с таким обожанием, что мне даже неловко стало — я ведь ему совсем чужая. Всем им чужая… да, видно, они так уже не считали.

На душе неожиданно стало очень тепло.

— Лука, ты чего? — тихо спросила я, присев на корточки.

— Я знал, что ты живая, — мальчишка подозрительно шмыгнул носом, подняв на меня горящие глаза. — Я знал! Ты просто не можешь умереть!

— Да? Это еще почему?

— Потому что ты… танцуешь! — торжественно выдал он и выжидательно посмотрел.

Э-э… что тут можно сказать? Во сне, может быть, и танцую иногда, но разве можно объяснить разницу этому забавному сорванцу? И откуда бы ему об этом знать, интересно? Разве что… разве что он прекрасно помнит наш недавний разговор и те странные слова, что шептал в полузабытьи на обратном пути и которые так поразили меня своей странной убежденностью. Ведь тогда он тоже сказал, что я умею танцевать. И, мне показалось, имел в виду совсем не обычный танец.

Я внимательно глянула в неистово горящие глаза мальчика, и он упрямо сжал губы, чуть ли не с вызовом глядя на меня в ответ. С полным знанием дела, с осознанием собственной правоты, почти граничащей с дерзостью. С тревогой, сомнением и такой отчаянной надеждой, что мне снова стало неудобно за свое полнейшее непонимание. Выходит, и правда, отлично помнит, о чем мы тогда так недолго беседовали. Весь этот странный, непонятный, но удивительно уместный в тот момент разговор. И, думается, даже понимал в нем гораздо больше, чем я сама. А отцу с матерью, судя по всему, ни словечка не сказал. Так это надо расценивать? А, малыш?

— Ты… не сердишься? — нерешительно уточнил он, вдруг неловко отстранившись и виновато опустив взгляд.

— Нет. На что мне сердиться? Ты разве сделал что-то плохое?

Лука быстро поглядел по сторонам, на слегка озадаченные лица родителей и не менее озадаченные физиономии остальных. Заколебался, помялся и, наконец, тихонько вздохнул:

— Я тебя… видел.

Ах, вот оно что. Кажется, мое купание не осталось для него тайной за семью печатями? Или же смутила короткая рубашка, о которой в тот вечер я напрочь позабыла? Неужели его напугали мои длинные ноги? Да они же не кривые и не страшные, хотя, как говорят, дети в этом возрасте бывают ужасно впечатлительными.

— Я тебя — тоже, — доверительно шепнула я, чтобы сгладить воцарившееся неловкое молчание. — И даже с голыми пятками, представляешь? Но не думаю, что в этом есть какое-то преступление, потому что свои собственные пятки я могу охотно продемонстрировать любому желающему. Даже сейчас. Веришь?

Лука непонимающе хлопнул ресницами.

— Так что я не сержусь. Что же касается остального… не бери в голову. Я танцую, когда хочу, и с тем, с кем считаю нужным. И уж поверь, не позволю вмешиваться в это никому, кого видеть не желаю. Понятно?

Он, наконец, просиял, словно действительно понял мою путаную фразу. И слава богу, потому что она мне самой была решительно непонятна. Я погладила вихрастую макушку и, поднявшись, неожиданно наткнулась на беспокойный взгляд Леха.

— Ну? — скептически оглядела его с ног до головы, мысленно отметив, что он не решился подойти вместе со всеми и все еще мнется поодаль, явно не зная, как себя вести. — И это — все, что ты можешь мне сказать? После того, как я тебя поднимала на ноги, страдала от твоих острот, пачкала руки мазью, кормила с ложечки, терпела громкий храп…

— Какой храп?! — на мгновение опешил Лех.