Белые пятна

«…Прошу, не думайте много о прошлом. Мы все вернем сначала, и Вам будет легче. Только верьте, я Вас очень люблю и не забуду… Я Вас очень люблю, только не забывайте меня, а забудьте о моей жестокости. Хотя мне с Вами нужно расстаться на всю жизнь. И тогда Вам будет легче, и Вы меня не будете видеть, и забудете о том, как помешало Вам жить какое-то неразумное дитя, которое из-за своей глупости погубило всю Вашу жизнь… Я раскаиваюсь во всем, но поможет ли Вам мое раскаяние? Василий Антонович, откройтесь мне от чистого сердца: Вы вообще-то меня любите или нет? Напишите, пожалуйста. А я скажу только три слова: «Я Вас люблю». На этом писать кончаю. Больше не о чем. Написала бы больше, но о чем, не знаю…»

Это письмо ушло после того, как Соня сама принесла в Верховный суд республики большое послание — подробный рассказ о том, почему на следствии и суде она солгала. В приемной ее вежливо принял дежурный, взял послание, прочитал. Заверил, что жалобой (у юристов любое письмо называется жалобой) займется сам председатель.

Но занялся вовсе не председатель, а судья, который вынес Василию М. обвинительный приговор. Так угодно было судьбе: товарищ С., судивший Василия, получил повышение и стал членом Верховного суда. Ему-то и попала на разрешение «жалоба» Сони.

Существует закон — в нем сказано четко: «Запрещается направлять жалобы граждан для разрешения тем должностным лицам, действия которых обжалуются». Но к жалобам на приговоры судов этот закон не относится — тут действует Уголовно-процессуальный кодекс. В кодексе такой случай не предусмотрен. И тогда получается, что судья С. закона отнюдь не нарушил: не сказано в УПК черным по белому, что никто никогда не может быть судьей самого себя.

Есть же, однако, элементарные правила чести, есть простейшая логика, без которых слово «юстиция» просто-напросто лишается смысла: можно ли говорить о законности, если должностное лицо рассматривает жалобу на себя самого? Но судья С. с этим не посчитался. Он принял Соню и сказал ей: «Девочка, вы заблуждаетесь!» А она не знала юридических тонкостей, не посмела сказать: «Вам нельзя рассматривать эту просьбу, ибо вы уже имеете суждение по данному делу». Нет, так она сказать не посмела. Да и слов таких, наверно, не было в ее словаре. Но зато нашла в себе мужество сказать другие: «Нет, я не заблуждаюсь!» — «Подумайте, девочка», — мягко сказал судья С. «Я уже подумала», — твердо возразила она.

Пришел стандартный ответ: «Оснований к отмене приговора не найдено». Сообщить об этом Василию Антоновичу Соня не решилась. Просто написала ему: «Я о Вас думаю каждый день. Я Вас сильно люблю. Что в моих силах, я сделаю. Простите меня за ложь, что я говорила на суде… Очень Вас прошу, не переживайте. У Вас еще все впереди. Надейтесь на все хорошее. И ждите результата».

«Ждите результата» было сказано не для красного словца. Ибо, потерпев неудачу в Верховном суде, Соня обратилась в прокуратуру. Помня беседу с товарищем С., на личный прием не пошла. Но письмо послала: «Меня мучает совесть — как же я невиновного человека посадила на 12 лет. Я за это время все передумала, я не могу так дальше жить».

Письмо ее попало (вот уж, право, ирония судьбы!) к прокурору Д., который давал заключение по этому делу в кассационной инстанции и, таким образом, тоже не имел морального (увы, только морального) права рассматривать эту жалобу — фактически жалобу и на себя. Но он столь деликатными соображениями пренебрег, написал короткий ответ («…осужден правильно») от имени своего начальника, однако тревожить его не стал, расписался сам и с легким сердцем отправил ответ «заявительнице».

Ну, что было делать? Кричать? Бить кулаками о стену? Плакать в подушку? Она кричала и плакала, а потом написала очередное письмо: «Дорогой Василий Антонович! Извините за то, что так сложилась наша судьба. Я совсем не хотела Вам сделать зло. Вы были самым честным и хорошим другом, моей первой любовью. Я никогда не скрывала своей любви, а, наоборот, гордилась тем, что полюбила именно Вас, а не другого… Давайте верить в свое будущее!!»

«Вера в будущее» — так окрестила она новые жалобы. Теперь уже не одну — сразу три. Невмоготу было ждать, терпеливо переходя от одной ступени к другой. Три жалобы ушли в разные адреса — авось где-нибудь отзовутся. Но все три сошлись в одном месте, где прокурор Д. уже позаботился, создал «мнение», и теперь оно давит, с жесткой неизбежностью предопределяя исход.

Соня ждет ответа по почте, но приходит посыльный: ее срочно требуют к прокурору. Я не знаю, какой разговор у них происходит, не знаю и никогда не узнаю. Никто ей, конечно, не угрожал и руку на нее, само собой разумеется, никто не поднял. Но так ли уж трудно — при опыте и умении — использовать естественную стыдливость, ранимость, уязвленное самолюбие, гордость?